Престон ежедневно пытался проникнуть в дом Ипатьева, однако неизменно получал отказ.– Таким образом, – резюмировал он, – мне так и не удалось добиться аудиенции с его величеством, но видеть его издали я могу. Пойдемте со мной.Мы поднялись на самый верхний этаж в одну из комнат. Престон отодвинул штору, и помещение наполнилось лунным светом.– Видите? – спросил он.Да, я видел. Дело в том, что консулат находился сразу за домом Ипатьева, поэтому сверху можно было видеть все как на ладони. Точнее говоря, просматривался не сам Дом особого назначения, а его внутренний двор. Сейчас, ночью, там, разумеется, никого не было, да и в самом доме не наблюдалось никакого движения – лишь в нескольких окнах горел приглушенный свет.– И вы их видите? – спросил я Престона.– Естественно. – Консул держался очень сдержанно, но сразу было видно, что этот человек не чужд глубоких чувств. – Ежедневно примерно в течение часа царь и царица в сопровождении дочери выходят на прогулку. Они ходят по дворику взад и вперед. Только представьте, до какой малости сжалось пространство, подвластное самодержцу всея Руси!– А можно вступить с ними в какой-нибудь контакт? – спросил я. – Не пробовали?Он покачал головой:– Не осмелился.– Ах, вы не осмелились! – возмутился я. – Кузен вашего государя находится в такой опасности...Престон перебил меня:– Боюсь, вы не все знаете. Печальные новости.– Что еще?Престон вздохнул:– В Архангельске высадились британские и американские войска. По сути дела, я теперь представляю здесь державу, ведущую боевые действия против России.– Мы воюем с Россией?!Я просто не верил своим ушам. Ведь мы так долго состояли с Россией в союзе.– Нет, не воюем. Война не объявлена, хотя это мало что меняет. Мое положение здесь стало весьма двусмысленным. Дело, естественно, не в моей персоне, а в том, что я представляю здесь интересы многих иностранных граждан, не только британцев. Я не могу себе позволить предпринимать какие-либо рискованные действия.Я сердито посмотрел на консула, но он жестом попросил не перебивать:– С другой стороны улицы, из дома Пурина, обзор еще лучше. Оттуда видно даже сад.– Где этот дом?Оказалось, что дом, принадлежавший купцу Льву Пурину, находился совсем близко.– Этот человек предан царю?– Он банкир, – печально усмехнулся Престон. – Что теперь у него осталось, кроме преданности?Консул положил мне руку на плечо и, очевидно, почувствовал, что я весь трясусь.– Вы нездоровы? – спросил он.– Очень может быть, – ответил я, хотя факт болезни уже не вызывал у меня никаких сомнений.– Аспирин, горячий чай и лимон, – сказал Престон и отвел меня в гостиную, где пылал камин, несмотря на теплый весенний вечер.В чай Престон добавил виски, и я выпил этот бодрящий напиток. Тем временем Престон рассказывал мне о Пурине. Выяснилось кое-что интересное: оказывается, из дома Пурина не только открывался отличный вид на Дом особого назначения, но там имелся и частный телефон, о котором никто не знал. У жены банкира в другой части города жила сестра, и приватная телефонная связь соединяла два эти дома.– Это может вам пригодиться, – заметил Престон.Он готов был помогать советами, на большее рассчитывать не приходилось. Помню, как я взволнованно втолковывал ему что-то о чувстве долга, но состояние мое было столь плачевным, что детали разговора в памяти не отложились.Вскоре я ушел, с трудом переставляя ноги. Помню, что Рузский ждал меня снаружи. Я коротко пересказал ему сведения, полученные от Престона, причем два раза чуть не потерял сознание – Рузский влепил мне пару звонких пощечин, чтобы я не упал... * * * Очнулся я в каком-то голом помещении и некоторое время лежал без движения, не в силах как следует открыть глаза – веки казались неимоверно тяжелыми. Постепенно я смог осмотреться. Я лежал под белой простыней, стены тоже были белыми. В углу располагалось небольшое зарешеченное оконце без занавески. Скачала я подумал, что нахожусь в заточении. Собственно, так оно и оказалось, правда, это была не тюрьма. Вскоре я убедился, до какой степени меня оставили силы. Я не мог пошевелить рукой, оторвать голову от подушки, даже на то, чтобы поднять палец, требовалось невероятное усилие воли. Все тело онемело, в голове было гулко и пусто.Я лежал примерно час, ни о чем не думая. Впоследствии я узнал, что такое состояние объяснялось крайним упадком сил – ведь я находился на волосок от смерти.В конце концов раздался звук открываемой двери, шелест ткани, и женский голос спросил по-русски:– Вы очнулись?Я хотел ответить, но во рту так пересохло, что вырвался лишь какой-то стон.Ко мне склонилось женское лицо. Я увидел перед собой монахиню лет пятидесяти, чьи голова и плечи были замотаны в платок.– Действительно очнулся, – сказала она.Я хотел кивнуть, но она поспешно произнесла:– Нет-нет, не двигайтесь. – Положила мне на лоб холодную и сухую руку. – Как вы себя чувствуете? Пить хотите?Я чуть шевельнул тяжелыми веками, а она налила в стакан воды. Потом приподняла мне голову и дала попить.Я с наслаждением напился.Монахиня сказала:– Вас спасли молитвы. Мы все за вас молились.Я поблагодарил ее и спросил, где я нахожусь. Оказалось, что я по-прежнему в Екатеринбурге, в женском монастыре.Смочив рот, я почувствовал, что могу говорить. Правда, разговаривал я едва слышным шепотом.– Как я сюда попал?– Вас привел сюда ваш друг, мсье Бронар. Ах, сударь, это было так давно.Монахиня, сама того не замечая, перешла на французский. Как многие образованные русские той эпохи, она говорила по-французски не хуже, чем по-русски.– Давно? – переспросил я. – Что вы имеете в виду?– Прошел почти месяц, – улыбнулась она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89