Не было ни койки, ни раковины, ни туалета. Размеров камеры едва хватало для того, чтобы вытянуться на каменном полу.
Когда он поднял руки вверх, то обнаружил, что потолок лишь на пару дюймов выше его головы.
Окон не было. На миг он запаниковал, не находя источника воздуха, и вернулся к двери, обследовав ее более тщательно. На ней был грубый узор из дырочек шириной в дюйм, пробитых в цельной стальной панели; возможно, их было около дюжины. Свет через них не проникал.
Его трясло, он сел в изнеможении, приткнувшись спиной к шершавой поверхности стены напротив двери, а плечом забившись в угол. Тьма обволакивала, казалось, он ощущал ее движение. Долго, очень долго, пока затихала боль в затылке, он прислушивался, стараясь уловить звуки приближающихся шагов; но никто не приходил. А спустя некоторое время так сидя и заснул. Сон был полон сбивчивых видений, ни одного из них он не мог вспомнить, когда проснулся.
Кул попытался встать, цепляясь за стены, но сырость камеры и неудобная сидячая поза сковали тело, вызывая боль в каждом суставе, в каждой мышце. На миг он перестал ориентироваться и припал к полу, слепо глядя в кромешную тьму и ничего не понимая.
Он что-то ощутил, но не мог понять, что именно. Сначала он подумал, что кто-то вошел в камеру, но быстрое движение рукой вокруг себя напомнило про тесноту его узилища. Он не нащупал ничего, кроме все тех же стен. И все же ощущение, что кто-то рядом, совсем рядом, не покидало. Он затих и прислушался.
Издалека эхом долетел болезненный стон, внезапно перешедший в пронзительный визг. Кул затаил дыхание. Хрип, булькающий звук, неразборчивое бормотание неразличимых голосов, лязг металла. Человек вновь завопил, звук волной прокатился по длинному коридору до его камеры.
Он подумал о Гидеоне и содрогнулся. Этого не могло быть.
Кул стоял тихо, слушал и ждал, едва переводя дыхание. Больше не доносилось ни звука. Он дрожал и напрягал все органы чувств, но ничего не чувствовал, ничего не видел, ничего не слышал. Тогда он подошел к двери, как можно плотнее прижался губами к вентиляционным отверстиям и позвал:
– Гидеон?
И эхом разнеслось:
– Гидеон? Гид? Он?
Эхо замерло вдали. Ответа не последовало.
Он вернулся в свой угол и снова опустился на пол, не в силах без содрогания вспомнить тот стон. Он все еще звучал в его ушах, когда Кул снова заснул.
Время утратило значение. Проснувшись в третий или четвертый раз, он догадался, что уже утро, хотя мрак оставалась таким же непроницаемым. В коридоре послышались звуки шагов, он энергично попытался встать. Тело опять закостенело, и он с трудом дотащился до стальной двери. Сквозь маленькие отверстия едва сочился свет. Слышалось бормотание мужских голосов; говорили по-испански, и он отпрянул, когда лязгнул ключ и заскрипели петли. Открывшаяся дверь заняла почти все пространство пола, и ему пришлось отползти подальше, освободив ей место. Кул хотел что-то сказать, но тут по глазам ударила вспышка света.
Свет причинял боль, ослепляя еще больше, чем полная темнота, от которой он страдал прежде.
Он закричал и закрыл рукой глаза. Кто-то рассмеялся. Он услышал лязг миски, брошенной на пол камеры. Кто-то грубо оттолкнул его в сторону, но когда он снова попытался посмотреть, луч света вновь ударил в лицо.
– Подождите, – крикнул он. – Комендант. Где он?
Кул догадался, что охранников двое. Один смеялся, другой что-то бросил по-испански, и первый засмеялся снова. Звенели миски.
– Я хочу говорить с комендантом, – снова начал Кул.
Из круга ослепительного света, залившего его своим потоком, вновь нанесли удар, отбросивший его назад. Кул выругался и опять шагнул вперед, но остановился, сознавая свою беспомощность.
Первый охранник снова засмеялся. Кул все еще тонул в радужном море, слепящий свет бил его в беззащитные глаза. Тяжелая дверь с лязгом захлопнулась. Шаги стали удаляться и затихли.
Понадобилось немало времени, чтобы темнота сменила последствия безжалостного света. Он стоял в углу, вяло проклиная простоту их метода. После долгого пребывания в темноте простого луча света было достаточно, чтобы сделать его беспомощным, как ребенка. Пытаясь оказать сопротивление, он лишь навлек на себя новую расправу. Оставалось только ждать и терпеть.
Вскоре он обследовал оставленную еду. Там была фаянсовая кружка тепловатой жидкости, которая по вкусу лишь слегка напоминала кофе, чашка жидкой каши, происхождение которой он определить не смог, и ломоть полусырого хлеба. Каша имела прогорклый вкус, и он оттолкнул ее в темноту. Потом съел хлеб и выпил имевшую хоть какой-то вкус жидкость.
Оловянный ковш с водой остался на полу камеры, видимо, только для санитарных надобностей. Кул потянулся, чтобы его поднять, случайно задел ногой, и вода разлилась на всем пространстве пола. Он предпочел провести несколько часов стоя, чем сидеть на мокром.
Время превратилось в змею, душившую его своими кольцами.
Он старался отмечать движение времени по появлению еды, фиксировал их в памяти и подсчитал, что его кормили всего два раза за 24 часа, но и в этом не был уверен, поскольку совершенно не представлял, сколько времени провел во сне. Дважды он слышал, как опять вопил мужчина, и каждый раз подходил к двери и выкрикивал имя Гидеона, но в ответ доносилось только эхо, повторявшее его снова и снова.
Кул убеждал себя, что кричал не Гидеон, и возвращался мыслями к Элис Джордан, к Марии Дельгадо, вновь взвешивал слова старого дона Луиса. Немало времени он провел, проклиная Джорджа Тиссона, который должен был давным-давно сюда прибыть – но мог и никогда не появляться, поскольку сделал все, что мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54