А он понимал, что чувствовал я, когда умер мой дед. Он понимал мои мысли, когда приходили новости из Германии. Он говорил со мной, прямо со своей картины. Он говорил: «Господи, спаси нас. Господи, спаси нас и помилуй».
Раздался рев взлетающего реактивного самолета, затем в ангаре опять стало тихо. Минский обернулся к Эсфири.
– А вы это видите? В его глазах. Он знал, что значит быть евреем. Нет, сам он евреем не был, но знал, что это такое.
Девушка посмотрела на портрет.
– Кажется, вижу, – сказала она и еще несколько секунд не отрываясь смотрела в глаза Винсента. И тут почувствовала на себе взгляд Минского.
– Да, вы видите, – тихо произнес тот. – Для меня это ясно. Я знаю, что вы с вашим молодым человеком позаботитесь о ней.
– Мистер Минский! – вмешался Вестон. – Если картина действительно ваша, то…
Он умолк, суетливо открывая свой атташе-кейс, чтобы достать еще одно постановление суда.
– Я доверяю этой юной леди!
– Но…
Минский резко взмахнул рукой.
– Господа! Попрошу надежно упаковать картину моего дядюшки Федора, не то я лично упакую вас всех!
– Охотно верю, – заметила Эсфирь. – С ним шутки плохи!
Минский ей заговорщицки подмигнул. Он словно сбросил лет тридцать.
Глава 9
РЕЙС ЗАДЕРЖИВАЕТСЯ
Изрядно запыхавшись, Хенсон с Эсфирью добрались наконец до бизнес-класса и плюхнулись на свои места. Бежать пришлось всю дорогу, однако теперь торопиться некуда и можно спокойно перевести дух.
– Вы меня извините, – вдруг сказал мужчина с багровым лицом, сидевший возле окна, – но вам не кажется, что заставлять ждать целый самолет – это верх бесстыдства?
– Вы меня извините, – тут же отреагировала Эсфирь, – но разве нас друг другу представили? Вот уж не думаю. Нахал какой!
Мужчина возмущенно захрустел своей «Файнэншл таймс», и Хенсон отвернулся, пряча улыбку.
– Ну вот, – сказал он чуть погодя, – мы на пути в Амстердам.
Хенсон попросил у стюардессы стакан апельсинового сока, а затем обернулся к Эсфири, которая уже откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
– И что ты обо всем этом думаешь?
– Про Минского-то? Он хотел сам увидеть картину, а заодно и показать ее кому-то из специалистов по собственному выбору. Думаю, чтобы удостовериться, стоит ли она всей этой суеты. В конце концов, что, если портрет окажется просто копией той картины, что висела у его дядюшки? Он ведь тогда со стыда сгорит. Старики не любят, когда их выставляют дураками.
– Турн сказал, что это совершенно определенно не копия.
– Он также говорил, что это вовсе не картина Минского.
– Турн – эксперт.
– Да, но ты обратил внимание на реакцию Минского? – спросила она. – Он как будто привидение увидел.
Хенсон вытянул ноги вперед и с любопытством посмотрел в окно, желая знать, почему самолет до сих пор не движется. Снаружи ничего особенного не видно, кроме бетона и одинокого багажного автопоезда.
– Поставь себя на его место. Когда-то Яков Минский был молод. А потом, как и всякий человек, свою молодость потерял.
– За себя говори.
– Вместе с молодостью он лишился и всего своего мира. Потерял мать, отца, братьев и сестер. Всех тех, с кем он рос, спорил, вместе проводил каникулы… По ним прошлась косилка, их тела превратились в пепел. Как сильно стала бы ты страдать, плакать и умолять, чтобы этот мир вновь вернулся к тебе? Человек, потерявший самое дорогое…
Тут Хенсон запнулся, словно что-то перебило его мысли.
– Ты хочешь сказать, что главное для него – это доказать принадлежность картины именно его семье?
Хенсон оторвался от воспоминаний:
– Я хочу сказать, что он верит в свои права, как ребенок верит в Санта-Клауса. В рождественскую ночь дети могут его слышать и видеть. Да, Минский увидел привидение.
Эсфирь на минуту задумалась.
– А знаешь, мне он понравился. И я не думаю, чтобы он выжил из ума.
– О нет, «выжил из ума» здесь не подходит. – Мартин склонил голову набок. – Я тебе скажу, что мне кажется. Думаю, его не волнует, достанется ли картина ему лично.
– Пожалуй. Деньги для него ничего не значат.
– Именно. Ему просто захотелось еще раз ее увидеть. А потом, если бы он прилетел в Амстердам и завяз там в судебных интригах, то не исключено, что он просто бы не дожил до следующей встречи с картиной.
Эсфирь некоторое время молча изучала лицо Хенсона.
– Что? – нахмурился он.
– Ты… – Она замолчала, подыскивая слова. – Ты, я бы сказала, довольно тонко чувствуешь чужие настроения. Редкий талант для шпиона из Канзаса.
Хенсон вскинул голову, отвлекшись на стюардессу, которая предлагала всем шампанское. Они решили взять себе по бокалу.
– Знаешь, Мартин, человек более циничный мог бы заявить, что Минский, дескать, охотится за деньгами.
– А кто его знает, может, и так, – беспечно ответил он, отпил глоток, скорчил гримасу и отставил бокал. – По-моему, я все-таки апельсиновый сок заказывал… Слушай, я просто мечтаю о том дне, когда люди наконец станут исполнять мои невинные просьбы. Хотя бы через раз.
– Живи и пой, – поделилась советом Эсфирь. – А кстати, что это за доктор Альман из университета? Каким боком он связан с Минским?
Хенсон потряс головой.
– Жолие мне сказал, что этот тип преподает историю искусства. Может, они с Минским собутыльники. Он, вообще-то, никакой не эксперт по Ван Гогу, да и никогда не претендовал на это. Думаю, Минский просто хотел заручиться поддержкой хоть какого-то специалиста.
Эсфирь рассеянно побарабанила пальцами по подлокотнику и глубоко вздохнула.
– Слушай, мне все-таки еще раз хочется расставить все точки. Если я и согласилась лететь, это вовсе не значит, что я готова записаться в твою группу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82