— Ха! — вскричала Мадленка. — Да уж, это точно. Кто, интересно, вызвал меня на поединок, придравшись к моим словам? А кто пришел по потайному ходу, чтобы прикончить меня во сне?
— Ну и что, прикончил я тебя? — с вызовом спросил синеглазый.
Ты же у нас известный храбрец. Может, у тебя просто духу не хватило убить спящую?
— Я не обязан тебе отвечать, — бросил Боэмунд высокомерно, но жилка на его виске беспокойно задергалась. — Ты забыла, что я дал тебе слово привезти тебя домой и сдержал его.
— А дома меня почему-то ждал Август и его люди, — отозвалась Мадленка. — Откуда мне знать, что это не ты их предупредил?
— Перестань! — крикнул рыцарь в ярости. — Ты ничего не знаешь. Тебе ничего обо мне не известно. Господи боже, какой же я был глупец, когда решился помочь тебе!
Мадленка выпрямилась.
— Я тебе не верю, — холодно сказала она. — Если ты и пришел сюда, тo для того только, чтобы окончательно погубить меня.
— Нет! — крикнул Боэмунд. — Выслушай… послушай меня. — Он сел на край кровати и провел ладонями по лицу, прежде чем начать. Горностай сделал попытку взобраться к нему на колени, но Боэмунд безжалостно отшвырнул его. Зверек сдавленно пискнул, подскочил к двери, проскользнул в нее и исчез.
— Кое в чем ты была права. Когда мы проиграли Грюнвальдскую битву, мне было восемнадцать лет. Мне не повезло; меня не убили, я был лишь ранен и затем попал в плен.
Король Владислав запросил за пленных пятьдесят тысяч золотых флоринов — немыслимую сумму! Пока тянулись переговоры, меня увезли в Литву, где я пробыл пять долгих лет, пока мои друзья не отыскали меня и не заплатили моему хозяину. Ты верно угадала, я действительно знал Анджелику. Ее дядя был владельцем соседнего имения, и я часто видел ее. Рыцарь закусил губу.
Там, в плену, я считался ниже последнего раба. Со мной обращались хуже, чем с собакой, а Анджелика… она, мне казалось, жалела меня. В семье ее не слишком любили, слишком она была горда и заносчива; кроме того, она верила, что в один прекрасный день поднимется выше всех, чего бы ей это ни стоило. Она была крещена, но в душе оставалась такой же язычницей, какой были до крещения ее родители. Она презирала христиан за их покорность, презирала слабых, презирала тех, кто не умеет добиться своего. Она не была коварна, но решила сделаться коварной;. не была жестокой, но стала пестовать в себе жестокость, чтобы восторжествовать над теми, кто мог ей помешать.
Рыцарь пожал плечами.
— Шутки ради я помогал ей в этом, направляя ее ум в нужную сторону. Я уже говорил, кем я был для окружающих; я был очень озлоблен и в душе смеялся, настраивая Анджелику — ей тогда было лет четырнадцать-пятнадцать, я думаю — против всего мира. Она хотела выучиться латыни и немецкому, и меня заставили давать ей уроки, так что мы могли видеться без помех. Когда я уехал с Филибером и Ульрихом, я потерял ее из виду и совершенно забыл о ней. О том, что она появилась при дворе Доминика, я узнал от тебя, когда ты описывала тех, кого там встретила, и среди прочих упомянула девушку со странным зверьком. В свое время я поймал и приручил его для нее, это верно. Ну, а потом ни с того ни с сего появляется ее слуга, которого я знал еще в Литве, с запиской для меня. Ничего особенно хитрого там не было — она лишь писала слова наоборот, чтобы ее не поняли.
Это я когда-то придумал, чтобы нам не мешали переписываться. Тон ее послания меня позабавил: «Олъгерд, — приказывала она, как царица, — ты меня помнишь, как и я тебя. Мальчик, бежавший от нас и нашедший приют в Мальборке, должен умереть». Я понял, что она каким-то образом замешана в том, что произошло с тобой, но мне было все равно, каким. Я решил, что она поймет, что я не желаю ее больше знать, если я повешу ее слугу, и так и сделал. Больше она не тревожила меня, и я могу поклясться тебе чем угодно, что до сего дня я не видел ее и не искал с ней встреч. Я хорошо знаю людей и представляю себе, что из нее могло получиться. Там, где она, всегда будет зло, а мне хватает и своего собственного. Верь мне, я не сговаривался с ней и не имел понятия, что она еще затевает. А теперь убери этот дурацкий кинжал и пойдем. Мы и так потеряли много времени.
Мадленка перевела дух и опустила клинок. Держать его все время наготове было все-таки утомительно.
— Нет, — сказала она. — Ты уже слышал: я останусь здесь.
— Нет? — повторил Боэмунд недоверчиво. — Даже после того, что я рассказал тебе?
Мадленка упрямо выпятила нижнюю губу.
— Особенно после того, что ты мне рассказал, неважно, правда это или нет. Я останусь здесь и доберусь до истины, чего бы мне это ни стоило.
Ты мне не веришь? — печально спросил рыцарь. — Ты не веришь мне?
— Не знаю, — честно сказала Мадленка. — Но с тобой я никуда не поеду.
— Даже если я дам тебе клятву, что все, что я рассказал здесь — правда?
— Рыцарь, — нетерпеливо сказала Мадленка, дергая плечом, — я видела твои клятвы и знаю, чего они стоят. Не оскверняй свою бессмертную душу, она тебе еще понадобится.
— Да как ты смеешь… — начал Боэмунд в ярости, делая шаг по направлению к ней.
Мадленка вжалась в стену.
— Если ты ко мне подойдешь, — сдавленно сказала она, — видит бог, я закричу, и тогда тебе уже не выбраться отсюда. Хочешь, чтобы тебя посадили на кол, как твоего друга Ульриха?
Боэмунд только усмехнулся и покачал головой.
— Смерти я не боюсь, — бросил он презрительно, — но мне жаль, что я принял твою участь так близко к сердцу. Больше этого никогда не будет.
Мадленка поежилась. Слова рыцаря звучали зловеще, но отчего-то они навевали на нее странную грусть.
— Тебе лучше уйти, — просто сказала она. — Доброго пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106