— Васька, еб…на мать, кончай падлу!
Грохнул пищальный выстрел, и Кистим осел на землю, ухватившись за грудь, развороченную тяжелой круглой пулькой.
Кистиму было больно! Как было больно!!! Его беременная девочка со степными черемуховыми глазами кричала в отчаянии, билась в жилистых казачьих руках — в последней предсмертной жалобе жалея и своего мужа, и себя, и их неродившегося ребенка, и весь свой старый таежный род, вырезаемый сейчас на галечном берегу древней Большой воды.
Смахивали с сабель руду красноногие казаки, шатались под ними краснобокие от крови кони. Саблями резали, что бежит, потом чисто подбирали пиками.
Молодой кривоногий казак слез с коня, пошел на старуху, закрывшую собой орущего ребеночка:
— Што жа, байбача, ну што ты — дак встречай нас!
Завизжал, и саблей, веселясь, по скулам — раз-два, крест-накрест! Над развороченной губой кровавый глаз. Комок тряпья еще орал — хрясь его! — и замолк, курвенок!
А степная девочка все кричала и кричала. Один раз позвала даже чужого белого мужчину, однажды спасшего ее от степных разбойников. Только не было его рядом — как не было надежды спастись из цепких, безжалостных рук его соотечественников.
Через двадцать минут все было кончено. Добив изнасилованных женщин по старому, дедами завещанному казацкому обычаю, перерыв захваченное барахло, полусотня тронулась вверх по Енисею, где недалеко уже, перед Шумихинским створом, она должна встретиться с остальными силами карательного отряда.
В середине дня вторая полусотня того же отряда вышла на опустевший скит. Казаки подожгли амбары, невысокую рубленую церковь с островерхой колоколенкой, найденные заготовки для лодочных корпусов. Оставив за собой высокие дымные факелы, они на рысях двинулись вниз по Бирюсе, направляясь к Шуми-хинскому створу — месту будущей Красноярской ГЭС, а сейчас пункту встречи трех частей карательной сотни.
Подгоняя шпорами неторопливого мерина, Андрей обогнул по таежной тропе Шумихинский створ — перед которым, как он знал, должны встретиться казачьи отряды, и выхал на енисейский берег выше устья небольшой таежной речки, называемой Калтат. По его расчетам, именно сюда мог дойти таежный род, обремененный скотом, тяжелыми кибитками и всякой иной кладью. Андрей не знал, что он будет делать, встретившись с уходящим родом Кистима. Может, просто крикнет: «Казаки!»и снова повернет в тайгу. Может, будет драться, защищая молодую жену Кистима, которую он однажды спас в беспощадном ночном набеге. Он действительно чувствовал какую-то обязанность по отношению к этой девочке — и теперь точно знал, какую именно, — обязанность человека из будущего, человека, знающего, что для его соплеменников не прошли даром эти триста лет.
Но доказывать было уже некому и нечего — на узкой полосе пологого берега валялись опрокинутые кибитки, кучи тряпья, и трупы, трупы, от которых тянулись багровые полосы, успевшие загустеть на сером галечном берегу.
— Кистим! Ханаа! Кистим! — звал Андрей. Он крутился, как собака, среди молчаливых изрубленных тел.
— Кистим! Ханаа! Кистим!
Вокруг стояла тишина, наполненная лишь плеском енисейской воды да шорохом ветра в соснах. Андрей переворачивал трупы, вглядывался в застывшие лица. Вот апа, «матушка». Вот отец Кистима, вот он сам — шмат кровавого мяса. В прибрежных кустах Андрей заметил что-то похожее на кусок изодранной тряпки, подошел ближе и застыл на месте. Он всякое видел, но такое в первый раз: из-под порванного платья раскинулись крепкие женские бедра, стройные, белые, но густо залитые багровой кровью. Меж бедер, далеко вбитый в разодранную промежность, торчал толстый грязный кол, залитый человеческой кровью .
Широко раскрыв рот, как рыба, выброшенная на берег, Андрей тяжело хватал воздух, бессмысленно вперившись в остановившиеся черемуховые глаза. Невероятность и вместе с тем какая-то извращенная, демоническая естественность того, что он увидел, пригвоздила его, видевшего в жизни немало крови и смертей, вогнав в парализующий ступор.
Вдруг Андрей присел, стиснул кулаки и завизжал — завизжал что есть мочи, завизжал так, как зверь визжит в отчаянии, наполняя речную долину высокочастотным реквиемом по беременной юной степнячке, убитой более трехсот лет тому назад.
Полегчало. Настолько, что Андрей вновь уселся на своего меринка и направился по следам отряда к Шумихинскому створу. А перед тем выдернул из ножен саблю, очертил в воздухе ровный сверкнувший круг: «Зубами буду грызть!»
Перед Шумихинскими скалами стояли оседланные кони, перед ними дымился костерок с закопченным таганом, висящим над затухающим пламенем. Вокруг расположились казаки — одни спали, другие сидели у костерка, ожидая готовности варева. Сотник стоял у воды, вглядываясь в береговую полосу, уходящую за скалы.
Сверху, со стороны тайги, показался караульщик, сложив руки успокаивающим жестом и крикнув: «Идуть!» Приблизился стук многих копыт и из-за кустов, покачивая пиками, гуськом выехала полусотня вершников в казацких кафтанах, неторопливо спешиваясь на берегу.
— Ну што там, Ерема? — спросил сотник.
— Да вот, поучили маненечко, — ответил ему Еремей, пятидесятник, руководивший уничтожением качинцев.
— Ну и ладно. Корнилу Иваныча дождем, да и на-зад, на Красный Яр.
Наверху снова послышался треск сучьев, на опушке показался давешний караульщик — он хрипел, заваливаясь на слабеющих ногах, судорожно вцепившись руками в стрелу, которая пробила ему грудь.
— К бою! — рявкнул сотник, казаки бросились к лошадям, вскидывали пищали, расхватывали пики, составленные в пирамиды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114