Два тысячелетия люди проходили рядом с этим сокровищем, не подозревая, что манускрипты времен Христа, чудесным образом сохранившиеся в глиняных кувшинах, находились там, сокрытые в пещерах Кумрана, в Иудейской пустыне, возле Мертвого моря, в тридцати километрах от Иерусалима.
Когда в 1999 году Верховный жрец Озия, участвовавший в извлечении Кумранских свитков, был найден распятым в православном храме Иерусалима, моя история вплотную столкнулась с манускриптами Мертвого моря. Один из этих свитков был у него похищен, и Шимон Делам, командующий израильской армией, пришел к моему отцу с просьбой оказать помощь в поисках. И я, Ари, был вместе со своим отцом.
В ходе поисков я и открыл, что в этих пещерах жили многие и многие поколения людей, которые, несмотря ни на что, хранили, переписывали пергаментные свитки, считая все писаное в них связанными между собой текстами.
Еще полчаса ходьбы, и я оказался почти на берегу Мертвого моря, на огромном утесе с руинами Кирбат-Кумрана. Полиция огородила место преступления; в этот час, когда солнце разбушевалось, там никого не было. Я пролез под веревкой и приблизился к кладбищу, расположенному рядом с руинами.
О Боже! Если бы только я не входил в эту юдоль печали и слез! Если бы только мог сказать: нет, я здесь не был, я ничего не знаю и не желаю знать, я ничего не видел, и если бы только я мог позабыть об этом зрелище! Моим глазам открылись тысяча сто могил; тысяча сто разрытых, оскверненных могил, скелеты в которых лежали по оси север — юг черепами к югу. Осуществились слова о долине, усеянной костями, и я не знал почему.
Не было ни малейшего ветерка, и, однако, мне казалось, что я слышу какой-то ропот: будто это голоса мертвецов, доносившиеся до меня; они словно взывали из могил. Голоса предков, привлеченных святостью, чистотой свершенного акта и намерения, потревоживших места их упокоения, где люди неукоснительно соблюдали закон Моисея и где эти ессеи — последние из последних в знойной пустыне — пытались из могил вдохновить Иудею на рождение своей смены, неисчислимого поколения Иуды и Вениамина, и старались распространить это послание ради сохранения памяти о себе.
Потом я заметил возле кучи камней маленький крестик, а, подняв голову, увидел каменный алтарь, установленный посреди оскверненного кладбища; на нем-то и была принесена жертва. Алтарь окружала красная пластиковая лента, а на жертвенной плите молом был очерчен человеческий силуэт. Человек, которого убили, был сперва связан, подобно жертвенному агнцу, затем ему перерезали горло, а потом сожгли на огне, взметнувшем к Господу позорный запах. Жертву надо было связать крепко, чтобы она не двигалась, тело ее должно было быть согнуто, ей нужно было обнажить горло и перерезать его острым ножом. Нужно было, чтобы текла кровь, чтобы горела плоть и дым взвивался кверху. Под алтарем — остатки костра. Вокруг алтаря — пепел и зола. На алтаре — семь кровавых полос.
Охваченный ужасом, я машинально отступил назад. Подобное жертвоприношение совершал Верховный жрец в день Киппур перед тем, как войти в святая святых, где он должен был встретить Бога. Но он приносил в жертву быка. Зачем же так убивать человека? Какой смысл в этом акте?
В нескольких метрах от кладбища руины Кумрана образовывали огромный четырехугольник. Я подошел к развалинам сооружений, хорошо мне известных. Там когда-то трудились мои предки, в этой пустыне, где от воды зависела жизнь и добывать воду было неимоверно трудно. Голоса, не отстававшие от меня, материализовывались, мало-помалу обретая плоть. Мне уже казалось, что я вижу, как живые люди суетятся вокруг большой трубы, через которую поступает дождевая вода, вижу большое хранилище, из которого они черпают воду для бытовых нужд и омовения, вижу, как они берут воду для питья из водоемов или погружаются в бассейн с прозрачной водой, дабы очистить душу и тело. Я видел, как они в одеждах из цельного куска белой материи без швов торжественно шествуют к залу собраний, служившему одновременно и столовой. Движутся они в строго иерархическом порядке: жрецы, левиты, а за ними — многочисленные ; и я почти мог слышать поваров, готовивших кушанья, и горшечников, обжигавших горшки в печах гончарных мастерских; я мог видеть прилежных писцов, переписывавших свитки в Скрипториуме, ловко обращавшихся с письменными принадлежностями, сделанными из бронзы и глины. Дни и ночи напролет они переписывали тексты, сотни текстов, на пергаментные листы. А потом я увидел, как наступил вечер и как члены общины после трудового дня возвращались в свои жилища. Жили они, как живем и мы, сегодняшние ессеи, наследники тех, кто втайне подготавливал приход будущего мира.
Солнце в зените сияло невыносимо. Ни малейшего дуновения ветерка. Воздух словно сгустился и жаром накатывал сверху, как из раскаленной печи.
Вдруг я вздрогнул. Я ощутил на своей спине давящую тень взгляда, но это не было тенью воскресшего прошлого, не было это и тенью призрачной, и тем более тенью чего-то неведомого.
Я обернулся, и сердце екнуло; я почувствовал, как у меня подкашиваются ноги. На какое-то мгновение показалось, что передо мной мираж.
Я уже давно потерял надежду увидеть ее. Я думал, что избавился от искушения, думал, что забыл ее, но я ошибался… Джейн Роджерс. Две тонюсенькие косички, узкие губы, крохотные морщинки у висков, изображавшие буквы любви, и глаза, скрытые круглыми темными стеклами очков; и потом — цвет кожи, который я вначале не признал, кожи, обожженной августовским солнцем южной части Кумрана, там, где оно бьет сильнее всего и может свести с ума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79