Труба. Колесо неба
вращает холодные летние спицы. Облака близко.
Таков список вещей, список иных элементов.
То, что открыто ¦ и есть открыто,
не скрывая за собой ничего, ¦
(Список, не поддающийся сокращению).


* * *
Здесь косы света свиты в листопад
Чтоб расплескать листву, как сумрака избыток,
как мысль, желанию что раболепной свитой ¦
расплавленная свитком быстрых форм
в прикосновении к стеклу зрачком убита.
В пролете вспять обратен глаза путь,
под стать слепому пониманью,
не совпадающих ни с вещью, ни с собой
его замкнувших очертаний,
в которых он, как световые дрожжи,
как ягода, дрожащая в восторге
пересеченья граней грозди, нити
того,
что им отделено: всегда
вскипая холодно творением глагола,
и проступая цветом родниковым
по ослепительной эмульсии холста,
но существительного нема скорлупа.
Откос и берег. Тень веретена ¦
реки жужжит.
И смуглого песка прямая пряжа тянется к осокам.
То снежным яблоком, то чечевицей льда
мелькает ночь вдоль острого окна
в котором страстно тлеет алфавита
неравномерная чреда,
ошибками, как зернами, искрясь
сквозь кристаллическую пелену труда,
сводя пространство разделенья, ветра,
пустот проточных, белых сквозняков
в укус прикосновенья отражений, в летучий уксус
будущих прозрений
излучины ветвящихся вещей.





* * *

Ритм разворачивает продуктивность руки.
Сонная ясность полуденной полыньи откликается
ссадине синей сосны.
Кислородный кристалл отражает все стороны света.
Инеем в легких вскипает воздушная гроздь.
Надрывает сверкающий коршун
когтем полог, скользящий наверх ¦ вертикальные плесы
его заплетают в свой плеск.
Устанавливая преграды,
ветер преобразует исчезновение в звук.
Звук затопляет впадины ожидания.
Воспоминанье
распластано в окрестностях предложения, лежащего
как Геркаланум; ось которого тает ¦ лед предгортанный.
Многократно к себе возвращаясь ¦ и в лет ¦
тем временем, глаз снимает стрижа,
по элементам в него проникая, как тот
проникает сквозь массу пространства,
минуя сон,
непосредственно в мозг, как возвращаясь на юг,
обрушиваясь потом, словно костер в костер,
горящий навстречу себе с песчаного дна реки.
Зеленое ослепление сводит в фокус лучи. Нитью,
не обрывающей течение сквозь
средостение мысли о "начале-конце",
женщины стирают кожу пальцев до дна, там, где река,
обращаясь в себя, в сновиденьи вьет стебель огня,
расшивающий зеленью, охрой, киноварью, голубизной
плоть нежную знания.
Пар дрожащий стрекоз. Веки меркнут перед дождем.
Точки, вспыхивая, осуществляются в прозрачность фигуры,
повествующей подробно и во множестве уклонений
о руках, сосне, безветрии, как о линиях,
плетущих истории наклонение в прикосновение.
Заткано шелком, пеплом, мокрыми
облаками волос, тьмой восхищения ¦
изумления оттиск в синеве хвои, предмета явность.
Приближение к ресницам ¦ зенице света дня настояние.
Или мгновенное разъединенье частиц
во вздохе, преодолевающем борозду артерии.
"Кому это? ¦ мужчине, мне, ястребу, женщине?" ¦
Высказывание приостановлено в намерении жеста.








* * *

В конце-концов не так уж и важно, что
здесь находилось когда-то.
Разрушение царств, цветенье камней над мостами.
Плечами пожать ¦ стоит же столько, сколько
сказать, что у рта терпнет янтарь,
море в котором преступает предопределение берега:
маятник, поднесенный в полдень к губам,
птичье перо, золотая перга ¦
"субъект" во сне предстает изогнутым, словно весло,
тронутое подводной сурьмой,
или аквариум, в стенах которого лица
сосредоточены в наблюдении рыб.
Разделяются два абсолютно несхожих молчания,
словно желание у горла и глаза,
на два ответвленья ¦ незнания и на безмолвие
бессилья забыть.
Но в этих местах, чье прошлое,
безразлично теперь,
сон приходил, себя повторявший всегда
в первые дни солнцестояния ¦ минуты так,
время минуя, повторяют себя.
Старение снов объясняется многим.
В конце-концов разве существенно, что
листья теперь говорят на других языках,
либо осуществление существительного?
Или колодцы
взыскуют иных отражений, падая бесконечно в зенит?
Говорю ли я о любви, когда говорю о камнях?
Телесный архив в стройном хаосе клеток,
порождающих эхо ¦ явственней
необходимость бумаги, магнитных полей,
засеваемых только незримым
различием тока и силы или же ¦ таянья.
Но кто возражает! Кому?
Располагались здесь дни. Стоял клен.
Светился ракушечник,
у которого мы подбирали окурки. Однако не видно,
чтобы дверь отворяли с тех пор. Надежды,
хоть и в вполголоса,
все же неотличимы, как и места, где все возникало, ¦
впервые? Казалось, только утратим мы цвет ¦ эту
легкую детскую азбуку, эти тысячи змеев воздушных,
танцующих на глотка острие ¦
все сольется в точку исхода расплавленной солью,
куда, сокрушая себя, устремятся глаголы, предлоги,
причастия ¦ словом, все, что обещало "другого".
Бесспорно, все дети
в определенную пору строят жилища в ветвях,
притворяются спящими как ни в чем ни бывало, парят
с закрытыми веками, ¦ шелкоголовые птицеловы в зыбях
изменений, сигналов и связей,
словно крылатые лампы над инеем,
тайным золотом искрясь лиловых зрачков.
Приближение к строению птичьих смещений?
Искусство летанья, Арахны? Предвкушение ночи,
Гекаты, из темных перстов отпускавшей ¦ куда?
Шум дубов побеждал, паутина
в сны пеленала льняные, как кровь и слюна
их же ¦ возлюбленных, но много позднее.
Об этом ли мы пытались потом рассказать,
глядя перед собой, улыбаясь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10