— Значит, тебе удалось? Никто из нас не верил, что можно бежать из Освенцима. Мы вышли встретить тебя, хотя и не надеялись, что придешь.
— Значит, вы знаете, где Анна Ливерская? — прошептал он.
— Мы отведем тебя к ней.
— О боже! — только и смог сказать Казимир.
Он шел между партизанами, думая с волнением о предстоящей встрече. «Ведь я ни разу не говорил с ней, проносилось в его голове. — Что я скажу ей? Я люблю ее, а ее отец убит! Я хочу держать ее за руки, а боюсь простой встречи».
— Как там в Освенциме, товарищ?
— У меня нет сил говорить об этом, — ответил Казимир. — Всему миру должно стать известно, что там творится. Вы тоже должны узнать. Но я не могу говорить об этом.
— Правда, что они настроили там газовых камер для уничтожения людей?
— Погодите, ребята, я расскажу. Не сейчас. Позже, сказал Казимир. — Я видел, как собаки рвали на куски живых людей. Видел, как людей забивают дубинками до смерти. Видел сотни повешенных. Просеивал пепел сожженных людей, проверяя, нет ли в нем золота. Я видел транспорты смертников, доставляемых десятками тысяч из всех стран Европы. Я видел также огромные составы с вещами убитых, отправляемые в. Германию. Не заставляйте меня вспоминать прошлое. Каждое воспоминание причиняет страдания. Дайте успокоиться. Может быть, потом…
Они прошли мимо сторожевых постов. Партизаны назвали пароль. Слово «кровь», служившее паролем, заставило Казимира задуматься. Нет, война не кончилась! Они дадут ему оружие, и он будет драться рядом с ними. Снова будет литься кровь. Кровь немцев, кровь возмездия. Но все же кровь! Он считал, что закалился в Освенциме и что его уже не запугаешь никакими ужасами. А сейчас ему вдруг стало страшно от мысли, что он должен видеть, как умирает человек. Он видел много смертей. Слишком много! Ему хотелось одного — забвения. О, если бы он мог забыть хоть на один день, хоть на одну ночь! Ночь с Анной Ливерской.
И вот он увидел ее. Она неподвижно стояла между шалашей, построенных из деревьев и камыша. Стояла и смотрела прямо на него. Казимир остановился.
— Анна! — тихо произнес он. — Анна Ливерская!
— Я люблю тебя, Казимир Полчанский! — громко и радостно воскликнула она.
— Я знала, что ты придешь. Никто не верил в это, кроме меня!
— Анна! — повторял он ее имя. А потом он увидел, как она побежала и нему. Быстрее, все быстрее. Вот она протягивает к нему руки. Он в отчаянии закрыл глаза. Так уже было. Он видел ее бегущей к нему с протянутыми руками. И когда она подбегала, он просыпался. Чад крематориев Освенцима напоминал ему, где он. Так было во сне. Наяву такое счастье невозможно. Он проснется и…
Руки Анны обвили его шею, а теплые губы прижались к его губам. Он открыл глаза и встретился с ее взглядом, полным любви. Все было на самом деле. Все было правдой.
— Я мечтала, чтобы у меня был ребенок. Твой ребенок, Казимир, — смущенно шептала она.
— Я… твой отец… Я виноват в его смерти…
— Я хочу иметь от тебя ребенка, чтобы доказать, как безумно я люблю тебя.
Он чувствовал ее волнение. Нет, она уже не девочка. Она стала взрослой, его Анна Ливерская. Чувствуя биение ее сердца, он пугался ее пылкости, но в то же время был очень счастлив.
— Здесь есть священник. Он нас обвенчает, — горячо шептала Анна. — Сегодня же, слышишь, сегодня же!
Она топнула ногой и решительно сказала:
— Я хочу сейчас же обвенчаться с тобой и никогда больше не разлучаться.
«Какое счастье!»— подумал Казимир и крепче прижал Анну к себе, прильнул к ней жарким долгим поцелуем. Теперь он был уверен, что рядом с ним настоящая, живая, любящая Анна, которая поможет ему забыть горе…
— Мой отец и мать умерли, — говорила она. — Но ты жив. Жива и наша любовь. У нас будет ребенок. Я хочу, чтобы он быстрее появился на свет. Пусть он будет символом веры в возрождение новой, свободной Польши…
— Мордерца! — не веря своим глазам, воскликнул пораженный Клатка. — Мордерца!
— Здравствуй, Клатка! — радостно ответил Генек. Как я рад снова видеть твою противную рожу, дружище! Этим выродкам не удалось справиться со мной. Я удрал из их ада, и теперь у меня руки чешутся по настоящему делу.
— Мы думали, что они сцапали тебя там, в тюрьме. Ведь о тебе не было ни слуху ни духу. Так и думали, что ты расстрелян.
— Ну, а у вас чем тогда кончилось?
— Мы все удрали. Не хватало только тебя. Мы решили, что тебя схватили, когда ты прикрывал наш отход.
— Из тюрьмы я тоже удрал. Но попал прямо в пекло. Шкопы проводили облаву на евреев, сцапали и меня заодно. Я благоразумно промолчал, что зовусь Мордерцой. Они посадили нас в товарные вагоны и доставили в Освенцим.
— В Освенцим? — присвистнул Клатка. — И тебя отпустили оттуда?
Генек горько засмеялся.
— Оттуда они выпускают только через трубу, — ответил он. — Там я познакомился с отличными ребятами, и мы вместе сбежали.
— Там и вправду так страшно, как рассказывают?
— Да, там не санаторий, — он безрадостно засмеялся своей грустной шутке. В нем жила только ожесточенность и жажда мести. — Но они не разделались с Мордерцой, как ни старались. А как ребята?
— Убили Журавля, Футбола тоже. На их место пришли другие. Пойдем, посмотришь.
— А ты ничего не слышал о моих стариках?
— Нет, — быстро ответил Клатка, отворачиваясь от Генека. — Ведь они живут в Кольцах? Не думаешь ли ты, что у меня было время справляться о родственниках наших ребят?
— Ты лжешь, — сказал Генек.
Клатка не мог скрыть правду.
— О боже! Твоего отца расстреляли, а мать покончила с собой. Не ждал ты таких новостей, оказавшись на свободе…
— Ничего! — ответил Мордерца. — На моих глазах умерло так много хороших людей. Теперь я буду еще злее, узнав о судьбе родителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84