Живо!
Они подбежали к огромному бетонному катку весом в несколько тонн и впряглись в деревянные оглобли, приделанные к нему.
— Работать, проклятые лодыри!
Спины впрягшихся согнулись, и громоздкое сооружение неуклюже стронулось с места.
— Пошевеливайся! Быстрей! Быстрей!
Ноги ступали по острому щебню, который трещал под тяжестью катка. Капо подгоняли необычную упряжку ударами палок по согнутым спинам. Один из заключенных упал. Его быстро оттащили в сторону.
— Грязный лентяй! — набросился Кранкеман на обессилевшего и сапогом размозжил ему голову.
Эсэсовцы с интересом наблюдали за этой сценой, собаки рвались с поводков, почуяв добычу.
Заключенным некогда было смотреть. С грубой руганью им отдавали приказания, обзывая при этом «христианскими собаками». Десять человек послали таскать мешки с цементом. На склад, расположенный в 150 метpax, каждый должен был отнести по двадцать пять пятидесятикилограммовых мешков в час. Вездесущий Кранкеман предупредил, что не успевших это сделать бросят на растерзание собакам. Несчастные побежали к складу. Эсэсовец засек время. Бежать без ноши они еще могли, но обратно еле брели, шатаясь от непосильного груза, погоняемые дубинками и ругательствами охранников.
Генек с пятью штрафниками из карцера должен был носить четырехметровые бетонные столбы весом по 200 кг. Столбы, загнутые в виде буквы «Г», впивались острыми данями в тело. Ни у Генека, ни у его товарищей не было опыта в такой работе, они не привыкли еще ни к острым камням, ни ц, жесткой «дисциплине» Кранкемаца. От жажды пекло в горле, но о передышке нечего было и думать. Охранники с дубинками не дремали, спущенные с поводков собаки хватали за ноги. Упавших убивали прямо на месте. Пленников становилось меньше, но темп работы не снижался. Секунды тянулись, как годы. Годы боли, унижения и выматывания последних сил.
В полдень объявили перерыв на обед. К этому времени у катка из десятерых осталось семеро, в группе Генека из шестерых — четверо. Мертвые лежали на земле. Кладь для «мясной лавки».
Из Биркенау принесли котел с супом и котелки. В стороне на скамейках расселись эсэсовцы. Карцерникам обед не полагался, но их заставили смотреть, как остальным разливают по полпорции жидкой баланды.
— Бедняга, да у тебя совсем нет места для жратвы! — подошел Кранкеман к Мариану. — Смотри, у тебя живот прирос к спине! Мне кажется, небольшое спортивное упражнение тебе полезней обеда. Поставь свой котелок в сторону.
Мариан не сопротивлялся. Взгляд его выражал не только покорность и смирение, но и внутреннюю силу.
— А теперь присядь, вытяни вперед руки и подними скамейку за две ножки. Да не за эти, за те, что ближе к тебе, идиот!
Кранкеман, улыбаясь, наблюдал за сидящим на корточках Марианом.
— Так ксендз восседает в уборной, — сказал он эсэсовцам и выпятил от гордости грудь, когда услыхал, что те смеются.
— Налейте ему полный котелок. Этот монах заслужил целую порцию. Но смотри, если прольешь хоть каплю, — значит, ты не голоден.
Немцы с интересом следили за развлечением. Котелок Мариана наполнили до краев.
— А теперь ставь его на скамейку, — распорядился Кранкеман. — Если уронишь котелок, я забью тебя насмерть. Если прольешь, — значит, ты зря переводишь обед и давать его тебе не стоит.
Он ударил Мариана по спине, ксендз невольно подался вперед, котелок с супом закачался и подвинулся к краю, но не упал.
— Я буду лупить тебя, пока ты не крикнешь «Хайль Гитлер!» — предупредил Кранкеман и вновь, сильней, чем в первый раз, ударил Мариана. Тот пошатнулся. Суп пролился, но котелок стоял на скамейке.
Генек не мог оторвать взора от лица Мариана. Оно почти сияло.
— Кричи «Хайль Гитлер!» — требовал Кранкеман.
— Да славится бог! — ответил Мариан и получил новую затрещину.
— Заткнись! — в бешенстве взревел капо. — Только посмей еще раз произнести имя этого проклятого Христа.
Пленники уже успели проглотить скудный обед и равнодушно смотрели на происходящее. Вокруг валялись мертвые. Припекало солнце.
— Да славится бог! — четко прозвучал в тишине голос Мариана.
Кранкеман изо всех сил ударил его. Котелок свалился, а Мариан упал лицом вниз, в пролитый суп. Это спасло ему жизнь.
Кранкеман уже поднял ногу, чтобы расправиться с непокорным, но услыхал, что эсэсовцы смеются.
— Не торопись, Кранкеман! — остановил его эсэсовец. — Пусть этот Иисус сдохнет на работе. Он еще потешит нас.
— Работать! — рявкнул Кранкеман, скрывая недовольство.
Генек почувствовал, что вновь может дышать. Он вдохнул воздух полной грудью, шумно, с хрипом.
Только теперь он понял, как дорог ему Мариан Влеклинский. В изможденном теле этого человека где-то глубоко скрывается тот же непокорный дух, что и у всегда готового к драке Мордерцы.
Кранкеман вновь распределил людей на работу. Как и утром, столбы носили группами по шесть человек. У катка капо оставил семь — тех, кто был там раньше.
— Тяните, сволочи!
Спины согнулись чуть не пополам, дубинки со свистом опускались на напряженные тела, собаки кусали за ноги, но каток ни с места.
— Взяли, дьявол вас подери! Взяли! Еще! Взяли!
Худые, почти лишенные мышц ноги скользили по гравию. Каток не двигался. Один из заключенных не выдержал страшного напряжения и замертво рухнул под ноги своим товарищам.
— Проклятые лодыри! Они скорей сдохнут, но не будут работать!
Генек негромко выругался, выскользнул из-под своей ноши и направился к катку.
— Думаешь, у тебя хватит силы для этой штучки? — ехидно поинтересовался капо.
Генек взглянул на Мариана, он чувствовал, что крепкие нити связывают его с этим человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84