У него уже прорезался первый зуб; по этому случаю Когда у ребенка в древней Скандинавии прорезался первый зуб, ему делали «зубной подарок», как правило, это был раб или домашнее животное.

Эльвир подарил ему мальчика, которого прошлой осенью родила одна из рабынь. Сигрид радовалась появлению зуба: так ее сын был надежнее защищен от колдовства.Грьетгард был крепышом, знавшим, что ему нужно. Он уже умел стоять на широко расставленных ногах, мог приходить в ярость, колотя при этом кулачками и крича до посинения.— Он унаследовал вспыльчивость от нас обоих, — сказал однажды Эльвир. — Мы должны одергивать его, иначе из него вырастет берсерк! Правда, Сигрид! — с дразнящим смехом произнес он, встретив ее раздраженный взгляд. — Ты можешь не показывать мне свой гнев. Все и без этого знают, что тебя раздразнить легче, чем лемминга!
Всю эту зиму Сигрид и Эльвир, гордые и несговорчивые, устраивали перебранки. Но Сигрид научилась понимать мужа. Она знала, что, когда его глаза сужаются, а голос становится неправдоподобно спокойным, самое лучшее — уступить. И она злилась оттого, что вынуждена была сдаться, будучи уверенной в своей правоте. Хотя в глубине души она чувствовала, что он прав.Он целиком и полностью владел ею, и она подчинялась ему. И ему даже в голову не приходило, что может быть иначе. И она понимала, почему это должно было быть так: ведь если бы она подчинила его своей воле, тогда бы их любовь, их самые счастливые мгновения оказались бы ложью.И не то, чтобы он никогда не уступал ей. Если ей удавалось не разъярить его в разговоре, он всегда соглашался с ней, а нередко даже подчинялся. Но она знала, что он уступает ей не из-за слабости.Иногда какой-то пустяк заставлял его переходить от ярости к смеху, от меланхолии к озорству. В конце концов она научилась распознавать его настроения, научилась оставлять его в покое, когда он переживал свои черные дни. И она научилась также расслабляться вместе с ним в его шаловливой веселости.И она не хотела, чтобы он был иным.
Остановившись, она глубоко вдохнула в себя весенний воздух, прежде чем войти в дом.Рука у Сигрид была на перевязи с тех пор, как ее ранили, и она привыкла обходиться одной рукой. Перевязывая рану, Эльвир сказал, что рука должна оставаться в покое. Ее злило, что он воспринимал как должное то, что она терпела перевязку без всякого оханья; ей казалось, что он должен был похвалить ее за терпеливость. И однажды, когда он менял повязку, она дала ему понять, что не мешало бы быть повнимательнее.— Ты опозоришь себя, если будешь вести себя по-другому, — сказал он.— К женщине нельзя предъявлять те же требования, что и к мужчине, — укоризненно произнесла она.— Я предъявляю к тебе посильные требования, — возразил Эльвир. — И если ты станешь вопить от такой раны, как эта, тогда мне придется обращаться с тобой так, как я обращаюсь в походе с юнцами, если те кричат, когда их ранят.— И как же ты обращаешься с ними?— Я даю им оплеуху! — ответил Эльвир, продолжая спокойно разматывать повязку.— Я не юнец, — с гневом произнесла Сигрид. — Тебе пора бы знать об этом!Эльвир засмеялся.— Да, — сказал он. — Я рад этому. И мне вовсе не хочется, чтобы ты становилась валькирией. Но я знаю, какая у тебя сила. И я не уважал бы тебя, если бы не ждал от тебя еще большего терпения! — Осмотрев рану, он добавил: — Рана затянулась, но, я думаю, рука должна побыть в покое еще несколько дней.— Ты разговаривал в последнее время с Туриром? — спросила она.Эльвир смазал рану мазью из лекарственных растений, обмотал лыком из вяза и сделал новую повязку.— Он не очень-то разговорчив в последнее время, — ответил он. — Но вчера он пытался разобраться в том, что произошло в день его приезда. И попросил прощения за свою выходку. *** После случая в зале Турир не показывался почти двое суток. Сигрид посылала ему еду; он мало ел, зато так изнывал от жажды, что она в конце концов приказала одному из рабов отнести ему бочонок воды и черпак. На следующий день она истопила для него баню и приготовила чистую одежду. И самочувствие его стало намного лучше, когда он вышел к ужину.Он все еще был бледен, запавшие глаза все еще были налиты кровью. Но он был опрятен и трезв и ел так, словно никогда до этого не видел еды. И те немногие слова, которые он произнес, были осмысленными.Сигрид пришлось рассказать Торе, что произошло, но она не очень-то распространялась о состоянии брата.С Торой она теперь подружилась. Не то, чтобы их связывали горячие чувства, но обоюдное уважение было налицо. И то, что Сигрид была посвящена в ее тайну, позволило Торе в конце концов быть с ней более откровенной, чем с кем бы то ни было.И Сигрид признавала — даже если ей и не хватало великодушия сказать об этом вслух, — что Тора была права, считая, что она вела себя неосторожно, вынашивая Грьетгарда. Узнав, через что прошла Тора, она стала понимать, почему свекровь снимает с нее всю вину.Ее удивляло, с каким трудом люди приходят на помощь друг другу, замыкаясь в скорлупе своих собственных трудностей…И вот теперь ее брату было плохо, и она не знала, чем помочь ему. Мысль об этом возникала у нее всякий раз, когда она видела его окаменевшее, измученное лицо.Она думала, что если бы он понял это, он стал бы жить ради своего сына. Ведь и сама она чувствовала, что даже если бы с Эльвиром у нее никогда не наладились бы отношения, маленький Грьетгард все же наполнил бы содержанием ее жизнь.Турир сидел на скамейке у стены, когда она выходила из старого дома. Он встал и пошел ей навстречу. Он ждал ее.— У тебя есть время поговорить со мной, Сигрид? — спросил он. Она попросила его подождать, пока она сходит в дом, и потом они направились по тропинке, огибающей холм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76