Сигрид хотела встать, но Рагнхильд схватила ее за руку.— Не уходи от меня! — умоляюще произнесла она.— Они помогут тебе больше, чем я, — ответила Сигрид. Но Рагнхильд железной хваткой вцепилась в нее, у нее опять начались схватки.И когда Сигрид, наконец, встала, все плыло у нее перед глазами. Она чувствовала, как к горлу подступает тошнота; сев на скамью, она откинулась назад. Холмфрид подошла и обняла ее.— Не слишком ли ты перетрудилась? — спросила она.— Нет, нет, — торопливо ответила Сигрид. — Просто я сама жду ребенка.Холмфрид побледнела.— Тебе нельзя было… — только и смогла она произнести.В кухне было совершенно тихо, когда Холмфрид, дочь короля, увела Сигрид.
Глубокий снег лежал в лесах и на полях Эгга, все заборы были засыпаны, а дома, занесенные снегом, напоминали жилища саамов. Только вокруг дымоходов снег подтаивал и чернел от копоти.В короткие зимние дни все торопились сделать свои дела и сновали по двору туда-сюда, и снег скрипел под ногами. Вечер наступал так рано, все надо было успеть сделать засветло. Впрочем, в долгие зимние вечера всем, собравшимся у очага, хватало работы: чесать шерсть, прясть, мотать нитки, ткать, чинить, шить. Мужчины ремонтировали, кто что, а также занимались резьбой по дереву.Сигрид сидела за ткацким станком, последнее время она только этим и занималась.«Найди себе какую-нибудь работу…» — сказала ей Хильд всего несколько месяцев назад. «Это было так давно, — думала Сигрид, — и я была тогда совсем еще девчонкой…»Найти себе работу… Но никакой работы для нее не находилось, потому что во всем, за что бы она ни бралась, она оказывалась лишней.Слуги стали уважать ее после того случая с Рагнхильд. Свекровь же, напротив, стала еще непримиримее. Она была просто вне себя, заметив, что все полюбили Сигрид.Тора только бранилась по поводу той ночи, когда рожала Рагнхильд; она бранилась главным образом потому, что пришлось побеспокоить людей из Стейнкьера. И даже по поводу того, что Сигрид так много сидит за ткацким станком, она нашла, что сказать. Она считала, что в положении Сигрид нельзя целый день сидеть за прялкой и к тому же переводить столько ниток.В последнее время Сигрид приходила в ярость, общаясь с Торой. По поводу ткачества она ответила, что до этого обходилась без покровительства свекрови и теперь в нем не нуждается и что шерсть, которую она использует, она сама напряла и покрасила в Бьяркее.Тора не привыкла, чтобы ей перечили, и чуть не вскочила со стула. При этом она злобно тряхнула головой, а выражение ее лицо не предвещало ничего хорошего.Но Сигрид это не волновало. Более плохих отношений, чем сложились между ними, нельзя было и придумать. Прошло то время, когда она надеялась подружиться с матерью Эльвира.И, стоя в одинокие морозные вечера во дворе, она думала вовсе не о Торе. Она смотрела на северное сиянье, переливающееся над верхушками деревьев, и слушала доносящийся из леса волчий вой. Она вспоминала, как дома, в Бьяркее, северное сиянье полыхало и переливалось на черном зимнем небе или же сияло, словно нимб из расплавленного железа.Она думала об Эльвире. И слезы, которые она ощущала в глубине своей души, находили выход в протяжном волчьем вое.Что-то произошло во время празднования середины зимы в Мэрине. Она не знала, что именно, но после этой поездки ее отношения с Эльвиром были разрушены. Она замечала, что люди шепчутся о чем-то и замолкают в смущении, если она внезапно появляется.Сначала она подумала, что могла сделать что-то не так. Вспомнив слова Турира о том, что нужно быть открытой и честной, она спросила у Эльвира, все ли она делает так, как надо.Но он сухо и неохотно ответил, что такие молоденькие девушки, как она, этого не понимают.Он мало бывал дома, проводя время на охоте или объезжая принадлежавшие ему хозяйства в окрестностях. И когда они оставались с ним наедине, он чаще всего не прикасался к ней, а если и обладал ею, то грубо, без ласки.Сигрид воспринимала это как разрушение всего того нового, что начало просыпаться в ее душе. Теперь у нее осталась лишь одна тоска. По ночам она часто плакала во сне от одиночества, преследовавшего ее, словно кошмар, а под утро чувствовала себя разбитой.И этот ребенок — ребенок Эльвира… Не раз пыталась она переложить вину за свое отчаяние и одиночество на невинное существо, которое носила в себе. Ведь она узнала о своем положении именно тогда, когда у Эльвира изменилось отношение к ней. И она возненавидела бедное маленькое создание, еще не увидев его.«Сын Эльвира…»— с горечью думала она. Сын, которого он давно хотел иметь. И он получит его, как предсказывал Сигурд во время жертвоприношения.Она предполагала, что все мысли Эльвира вертятся теперь вокруг сына. Теперь он думал и заботился не о ней: получив то, что хотел, он больше не нуждался в ней.Но почему же, думала она с замиранием сердца, почему он говорил ей такие красивые слова, был с ней так добр и заставил ее так безнадежно влюбиться в него?Вот почему Сигрид сидела за ткацким станком, и под ее руками вырастали картины, изображающие богов и героев, походы викингов и праздничные шествия. И только в искаженных формах животных, помещаемых ею среди картин, просматривалось внутреннее страдание.Мало-помалу все заинтересовались ее работой и стали каждый день ходить и смотреть, как идет дело, и при этом не скупились на похвалу. Но она ждала похвалы от Эльвира, слова других ее мало трогали. Но он не приходил.
После йоля в Мэрине готовилось жертвоприношение, и на этот раз Эльвир решил, что она останется дома, даже не спросив ее об этом. Тора тоже не поехала. Сразу после возвращения из Мэрина в Эгга ожидались гости;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76