Послышался голос мельника:— Тише, князь, тише, батюшка, теперь мы не одни, остановились у меня проезжие; а вот я сейчас к тебе выйду, батюшка, дай только сундук запереть.— Я те дам сундук запирать, чертова кочерга! — закричал тот, которого мельник назвал князем. — Разве ты не знал, что я буду сегодня! Как смел ты принимать проезжих! Вон их отсюда!— Батюшка, не кричи, бога ради не кричи, все испортишь! Я тебе говорил уже, дело боится шуму, а проезжих прогнать я не властен. Да они же нам и не мешают; они спят теперь, коли ты, родимый, не разбудил их!— Ну, добро, старик, только смотри, коли ты меня морочишь, лучше бы тебе на свет не родиться. Еще не выдумано, не придумано такой казни, какую я найду тебе!— Батюшка, умилосердись! Что ж мне делать, старику? Что увижу, то и скажу, что после случится, в том один бог властен! А если твоя княжеская милость меня казнить собирается, так лучше я и дела не начну!— Ну, ну, старик, не бойся, я пошутил.Проезжий привязал лошадь к дереву. Он был высокого роста и, казалось, молод. Месяц играл на запонках его однорядки Однорядка — старинная верхняя мужская одежда, — долгополый однобортный кафтан без воротника.

. Золотые кисти мурмолки Мурмолка — меховая или бархатная шапка с плоской тульей (тулья — основная верхняя часть шапки без полей и козырька).

болтались по плечам.— Что ж, князь, — сказал мельник, — выучил ты слова?— И слова выучил, и ласточкино сердце ношу на шее.— Что ж, боярин, и это не помогает?— Нет, — отвечал с досадой князь, — ничего не помогает! Намедни я увидел ее в саду. Лишь узнала она меня, побледнела, отвернулась, убежала в светлицу!— Не прогневись, боярин, не руби невинной головы, а дозволь тебе слово молвить.— Говори, старик.— Слушай, боярин, только я боюсь говорить…— Говори! — закричал князь и топнул ногой.— Слушай же, батюшка, уж не любит ли она другого?— Другого? Кого ж другого? мужа? старика?— А если… — продолжал мельник, запинаясь, — если она любит не мужа?…— Ах ты, леший! — вскричал князь, — да как это тебе на ум взбрело? Да если б я только подумал про кого, я б у них у обоих своими руками сердце вырвал!Мельник отшатнулся в страхе.— Колдун, — продолжал князь, смягчая свой голос, — помоги мне! Одолела меня любовь, змея лютая! Уж чего я не делал! Целые ночи перед иконами молился! Не вымолил себе покою. Бросил молиться, стал скакать и рыскать по полям с утра до ночи, не одного доброго коня заморил, а покоя не выездил! Стал гулять по ночам, выпивал ковши вина крепкого, не запил тоски, не нашел себе покоя в похмелье! Махнул на все рукой и пошел в опричники. Стал гулять за царским столом вместе со страдниками Страдники — крестьяне; здесь употреблено в пренебрежительном смысле, как бранное слово.

, с Грязными, с Басмановыми Грязные и Басмановы в действительности были дворянами.

! Сам хуже их злодействовал, разорял села и слободы, увозил жен и девок, а не залил кровью тоски моей! Боятся меня и земские, и опричники, жалует царь за молодечество, проклинает народ православный. Имя князя Афанасья Вяземского стало так же страшно, как имя Малюты Скуратова! Вот до чего довела меня любовь, погубил я душу мою! Да что мне до нее! Во дне адовом не будет хуже здешнего! Ну, старик, чего смотришь мне в глаза? Али думаешь, я помешался? Не помешался Афанасий Иваныч; крепка голова, крепко тело его! Тем-то и ужасна моя мука, что не может извести меня!Мельник слушал князя и боялся. Он опасался его буйного нрава, опасался за жизнь свою.— Что ж ты молчишь, старик? али нет у тебя зелья, али нет корня какого приворотить ее? Говори, высчитывай, какие есть чародейные травы? Да говори же, колдун!— Батюшка, князь Афанасий Иванович, как тебе сказать? Всякие есть травы. Есть колюка-трава, сбирается в Петров пост. Обкуришь ею стрелу — промаху не дашь. Есть тирлич-трава, на Лысой горе, под Киевом растет. Кто ее носит на себе, на того ввек царского гнева не будет. Есть еще плакун-трава, вырежешь из корня крест да повесишь на шею, все тебя будут как огня бояться!Вяземский горько усмехнулся.— Меня уж и так боятся, — сказал он, — не надо мне плакуна твоего. Называй другие травы.— Есть еще адамова голова, коло болот растет, разрешает роды и подарки приносит. Есть голубец болотный; коли хочешь идти на медведя, выпей взвару голубца, и никакой медведь тебя не тронет. Есть ревенка-трава; когда станешь из земли выдергивать, она стонет и ревет, словно человек, а наденешь на себя, никогда в воде не утонешь.— А боле нет других?— Как не быть, батюшка, есть еще кочедыжник, или папоротник; кому удастся сорвать цвет его, тот всеми кладами владеет. Есть иван-да-марья; кто знает, как за нее взяться, тот на первой кляче от лучшего скакуна удерет.— А такой травы, чтобы молодушка полюбила постылого, не знаешь?Мельник замялся.— Не знаю, батюшка, не гневайся, родимый, видит бог, не знаю.— А такой, чтобы свою любовь перемочь, не знаешь?— И такой не знаю, батюшка; а вот есть разрыв-трава: когда дотронешься ею до замка али до двери железной, так и разорвет на куски!— Пропадай ты с своими травами! — сказал гневно Вяземский и устремил мрачный взор свой на мельника.Мельник опустил глаза и молчал.— Старик! — вскричал вдруг Вяземский, хватая его за ворот, — подавай мне ее! Слышишь? Подавай ее, подавай ее, леший! Сейчас подавай!И он тряс мельника за ворот обеими руками.Мельник подумал, что настал последний час его.Вдруг Вяземский выпустил старика и повалился ему в ноги.— Сжалься надо мной! — зарыдал он. — Излечи меня! Я задарю тебя, озолочу тебя, пойду в кабалу к тебе! Сжалься надо мной, старик!Мельник еще более испугался:— Князь, боярин!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17