Но Тевтонский орден будет стоять века, до последнего часа жизни всего сущего на земле, до второго пришествия, до судного дня, и братья его первыми вступят в рай. Бог среди всех народов счел лучшими немцев, распалял себя думами великий магистр. Именно немцы отмечены яркими знаками его расположения, им поручено нести свет христианской веры! Разве не германцы разрушили языческий Рим? Разве не они, погубив языческих богов, создали «Священную Римскую империю немецкой нации»? Разве не они, жертвуя кровь и жизни, двигались на восток, обращая в цветущие поля лесные дебри, где, подобно медведям, сидели под корягами ободриты и лютичи? По господней воле чешский престол перешел к династии Люксембургов, немцы вдохнули жизнь в города Силезии; благодаря немцам расцвел Краков, вся Малопольша преобразилась, когда в селах и городках зазвучала деловая речь немецкого колониста; узнали божью благодать Ливония и эсты, все морское побережье украсилось городами, которые воздвиг неутомимый немецкий дух. Сотни тысяч покоренных язычников позабыли свои противные богу языки, усвоив тот, на котором говорит с орденом пречистая дева Мария.
А теперь, огорчался Юнгинген, мы дали окрепнуть врагам и вынуждены терпеть их дерзкое буйство. Император Карл IV сам водил рыцарей в крестовые походы против Литвы, его щедрость и подвиги увековечены постройкой Кенигсберга. Но его дети оказались не такими: чешский король Вацлав слабодушен, как мальчик, а венгерский король Сигизмунд по жадности переплюнет всех ростовщиков. Это позорит немецкую кровь!
Вспомнив о Вацлаве, великий магистр велел пригласить к себе казначея.
– Брат Томаш,– спросил он, когда казначей уселся напротив него в кресло у камина,– высланы ли деньги в Прагу?
– Разве король Вацлав их заслужил? – удивился Мерхейм.– Я не знал.
– Таким, как Вацлав, надо платить наперед.
– Никому нельзя платить наперед,– улыбнулся казначей.– Людям свойственна неблагодарность. Вацлав хочет угодить всем. Его слова непредсказуемы.
– Предсказуемы, если обласкаем. Вацлав – посредник в нашем споре с Ягайлой и Витовтом. Необходимо, чтобы он объявил решение в нашу пользу.
– Он и без денег объявит. Ему хочется вернуть имперский трон.
– Мало ли что кому хочется,– засмеялся магистр.– Нашему милому фон Плауэну хочется получить философский камень и пережить всех братьев на тысячу лет. Смешно думать, что господь это разрешит. Зачем немцам император Вацлав? – пожал плечами магистр.– Даже ничтожные чехи при нем подняли хвост. Кто простит ему нелепый Кутногорский эдикт, по которому немцы изгнаны из университета и им приходится покидать Прагу? Не думает же Вацлав, что в германских княжествах это считают заслугой? Но нельзя оставлять Вацлава без внимания. Не поласкаем мы – поласкают другие.
– Разумеется, он может сказать и за Ягайлу,– согласился Мерхейм.– С дурака станется. Тем более что Ягайла когда-то вытащил его из тюрьмы.
– Поостережемся. Надо связать ему руки. Тысяч сто флоринов с него хватит?
– Сто тысяч! – вскричал Мерхейм.
– Ну, а сколько? – усмехнулся Юнгинген.– Две?
– Ну, двадцать,– сказал казначей.– И то с лихвой. Разве нам некуда девать деньги?
– Полно, брат Томаш. Бедные подарки вызывают вражду. А нам нужна признательность. Верное решение Вацлава даст Ордену поддержку папы, а согласие папы позволит призвать для помощи рыцарей со всей Европы.
– Папа не объявит крестовый поход,– возразил Мерхейм..
– Но и не возразит против войны. Этого достаточно.
– Немецкие рыцари придут и без одобрения папы. Франция и Англия воюют, им самим нужны наемники.
– Всем нужны наемники,– перебил магистр,– но придут они к тому, кто лучше платит и за кого церковь.
– Хорошо,– сдался Мерхейм,– сорок тысяч.
– Семьдесят,– сказал великий магистр.
– Мы мечем бисер перед свиньей,– упирался Мерхейм.– Шестьдесят, и ни одним золотым больше.
– Кого отправить с деньгами, брат Томаш? – спросил магистр.– Может быть, Геттингена?
– Я сам отвезу этот рождественский подарок,– решил Мерхейм.– Завтра и выеду.
Оставшись один, великий магистр вернулся к камину. Огонь угасал, следовало подкинуть полено, но магистру не хотелось шевелиться. Он глядел на уголья, уже подернутые сизым пеплом. Он глядел на них завороженно: они темнели, их покидала жизнь, они остывали. После беседы с Мерхеймом великому магистру стало тоскливо: решение принято, дело сделается, это темное дело останется тайным, оно может принести пользу, но не принесет радости. Он грустно думал: нет ничего на свете, что не покрылось бы со временем пеленой забвения. Какой мощи люди создавали орденское братство в пустыне, когда рыцарские колонны шли на Иерусалим! Какая высокая цель освящала их души – освободить гроб Господень! Их кони ступали по песку, жаркому, как кострище, их доспехи раскаляло солнце, а наконечники копий были так горячи, что кровь сарацинов запекалась на них в черную корку. Белый плащ на тех рыцарях соответствовал чистоте их сердец, а черный крест на плащах означал мужественное терпение невзгод и согласие на смерть в любую минуту во имя Христа. Но гроб Господень остался у сарацинов, и рыцарские могилы занесены песком, забыты их палестинские молитвы и песни, отвергнуты благородные обеты их вождей, а в нынешнее время короли готовы на любой грех за туго набитый кошель, не стыдясь уравняться в бесчестье с наемным лжесвидетелем или убийцей. Те давние полки крестоносцев сошли в песок палестинской пустыни, происками завистников подорвана слава лучших рыцарских орденов; может быть, и Немецкому ордену предстоит изведать скорбь своей старости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116