Тем временем, в Иерусалиме воцарилось полное и нераздельное господство тамплиеров. Их власть теперь никто не ограничивал, ибо они сами возвели на трон нового короля — Бодуэна IV, безвольного и неумного, да к тому же, как поговаривали, успевшего перед тем, как сесть на престол, заразиться проказой, особо люто свирепствовавшей тогда в Святом Граде. Франсуа Отон де Сент-Аман снискал славу настоящего героя-победителя, подобного Годфруа Буйонскому. Его любили, им восторгались, его славили и увенчивали лаврами, и все же, подспудно люди догадывались о том, что правая рука великого магистра имеет гораздо больше власти, чем он сам, а правой рукой Франсуа Отона был сенешаль Жан де Жизор, человек высокого роста, длинноносый и длинноволосый, некрасивый и неприятный, с тяжелым, пронизывающим взглядом черных, как угли, глаз. В отличие от де Сент-Амана, им не восторгались, его не любили, над ним смеялись, каждый шут имел у себя в загашнике накладную бороденку из клока шерсти черного козла, подобную той, что болталась на подбородке у сенешаля де Жизора: все знали о том, что сенешаль мужеложец и спит с прецептором Жаном де Фо, и по этому поводу сочинялось бесчисленное множество анекдотов; все также знали о том, что он спит не только с любовником, но и со своей воспитанницей, затюканной и бессловесной Мари, которая была похожа на Жана де Жизора, как родная дочь, и по этому поводу тоже не умолкали пересуды, но сколько бы ни потешались над сенешалем великого магистра, сколько бы ни перемывали ему косточки, сколько бы ни сочиняли анекдотов и сплетен, все испытывали перед ним необъяснимый, мистический страх. Все, чего бы ни захотел Жан де Жизор, непременно как-нибудь да исполнялось. И тем не менее, душа его не знала счастья, оставаясь такой же пустой и заспанной, как в тот миг, когда он появился на свет с выражением вопроса на лице: «Ах, зачем вы меня потревожили? Кто вам это позволил?» Он мечтал отомстить убийцам своего отца, и он сделал это. Имя Тортюнуара вычеркивалось из всех списков и приказано было считать, что такого великого магистра ордена не было вовсе. Память о Бертране де Бланшфоре получила в этом смысле пощаду, во лишь постольку, поскольку Жан своей рукой задушил его. К тому же, с Бертраном было связано много хорошего в жизни Жана, и он решил не вычеркивать его напрочь из истории.
Он мечтал, чтобы все узнали, каково иметь дело с Жаном де Жизором, и эта его мечта сбылась. Каждый знал теперь о могущественном сенешале, о его чудовищной власти. Каждый знал, о том, что это он совершил убийство Томаса Беккета и он убил короля Амальрика, но мало того — об этом еще, вдобавок и не принято было говорить во всеуслышанье. Кто убил Беккета? Какие-то рыцари по приказу короля Генри. Кто убил Амальрика? А разве его убили? Да нет же, он сам умер с перепугу, когда тамплиеры явились к нему во дворец с грозным ультиматумом, касающимся его переговоров с шах-аль-джабалем Синаном. Все знали, и все боялись. Боялись не кинжала в затылок и не яда в стакан — боялись страшного взгляда черных глаз сенешаля де Жизора.
Он мечтал быть Жаном и Жанной одновременно и он почти достиг этого. Отдаваясь Жану де Фо, он превращался в Жанну и шептал слова любви любовнику, которого звали Жан. Вновь превращаясь в мужчину, в Жана, он предавался любви с собственной дочерью, которая была как две капли воды похожа на него, и ее он называл Жанной. Он видел, что изломал эту девочку, как ломают веселую дорогую игрушку, что она со дня прокалывания сикомор все больше и больше становилась как бы не в себе, сделалась тихопомешанной. На губах ее всегда можно было увидеть блаженную улыбку, в глазах — туман, на щеках — нездоровый румянец, в движениях — то порывистость, то чрезмерная заторможенность. Но сердце Жана де Жизора не сжималось от боли при виде этого изувеченного деревца, равно как и счастья, радости или даже животного удовлетворения он не в состоянии был испытать. В нем постоянно, жили лишь три сильных чувства — пустота, зависть и скука. Чего бы он ни достигал в своей жизни, всегда на глаза ему попадался какой-нибудь человек, о котором он мог с завистью подумать: «Почему он? Почему не я?» Его дико раздражало, что всюду наперебой расхваливали таланты, смелость и благочестие великого магистра де Сент-Амана. «Почему он так счастлив? — думал Жан. — Почему не я? Ведь я — самый главный человек, а не он. Разве добился бы он всех своих лавров, если бы я не подстроил эту интригу с послами, если бы я не убил своей рукою это посмешище, Амальрика?» Но не только слава великого магистра раздражала его. Он завидовал и Саладину, о благородстве и доблести которого слагались легенды. Саладин покорял сердца не только своей грозной натурой, но и блеском поведения. В любой ситуации он мог сказать или сделать что-нибудь удивительное, изящное, красивое. Еще не одержав ни одной грандиозной победы он уже затмил славу и Нуреддина, и Ширкуха, и отца своего, Аюба, и самого Эмад-Эддина Зенги. «Почему он, а не я? — думал Жан де Жизор. — Почему об этом кривляке и наглеце говорят все вокруг?» Хотя сам же любил повторять своим ученикам, что истинная власть находится в руках у тех; о ком не так много говорят, но о ком знают. Так чего же хотел он, власти или славы? И того, и другого. Но зная, что эти вещи несовместны, что обладая славой, не имеешь власти он чувствовал себя несчастнейшим человеком на земле.
Отцовские чувства были чужды ему, но когда оказалось, что Мари беременна, Жан подумал: «Интересно, что из этого получится». Его увлекла мысль о том что родившийся ребенок будет одновременно и сыном его, и внуком, а для Мари — и сыном, и братом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129