Опытнейшие люди могли искусственно ввести себя в такое состояние, и однажды Дени Фурми явил Жану де Жизору это чудо. Выпив немного какой-то темно-зеленой жидкости, сорокалетний сарацин-тамплиер стал расхаживать взад-вперед перед юным контуром, произнося какие-то заклинания и сотрясаясь всем телом. Затем он взял длинный и острый кинжал и с хриплым криком воткнул его по самую рукоятку себе в живот прямо под мечевидным отростком грудной клетки. Затем он предоставил Жану право вытащить кинжал, и когда Жан сделал это, то увидел на животе Дени рану, из которой выплюнулась одна-единственная капля крови, и затем рана стала затягиваться прямо на глазах. Это было настолько невероятно, что у Жана закружилась голова и под ногами качнулся пол. Дени Фурми стоял перед ним целый и невредимый, весело улыбался, а все тело его покрывали маленькие и побольше шрамы, рубцы и прочие отметины самых различных форм.
Кроме того, удивительный курд принялся обучать Жана различным языкам — турецкому, арабскому, греческому. И Жан, который доселе весьма туп был к такой учебе, вдруг очень быстро стал все схватывать. За год он научился довольно бойко лопотать и по-турецки, и по-арабски, и по-гречески, начал изучать письмо на этих языках, и заодно пополнил свои познания в латыни.
Он даже не стал интересоваться у Дени, зачем его обучают всему этому. Он просто в какой-то из дней догадался, что из него делают будущего Великого магистра ордена. Да и как могло быть иначе, ведь он же двоюродный внук покойного Тортюнуара, и к тому же, владелец Жизорского замка, в подземелье которого хранится великая реликвия. Все это наполняло душу пятнадцатилетнего тамплиера гордостью и презрением к окружающим, особенно к матери, сестре и дяде Гийому, который, когда впервые увидел в Жизоре новых и весьма подозрительных людей, принялся было предостерегать Жана, на что племянник ответил весьма сурово:
— А вам не кажется, дядя, что это не ваше дело?
Помнится, когда вы провожали своего сыночка в поход, вы сказали мне, что я должен остаться здесь, ибо я единственный хозяин Жизора. Я очень хорошо усвоил это и могу повторить вам: я — хозяин Жизора!
— Да, но я твой дядя, — пытался было возразить Гийом де Шомон, — и я твой крестный отец, и, к тому же, именно я посвящал тебя в рыцари. Разве я не имею права что-либо подсказать тебе?
— Имеете, но только в форме совета, а не в виде категорического нравоучения. Ясно?
Больше Гийом де Шомон ничего не мог добавить. С некоторых пор Жан де Жизор научился какому-то особенному взгляду, заставляющему любого собеседника почувствовать неловкость, смущение и неуверенность в самом себе. Этот презрительно уничтожающий, прожигающий насквозь, взгляд карих глаз Жана испепелял человека, заставляя его желать одного — поскорее уйти куда-нибудь подальше от этих двух черных точек, нацеленных на тебя, как два бездонных колодца, ведущих в преисподнюю. Тереза, разговаривая с сыном, особенно болезненно воспринимала эту его способность так страшно, так враждебно смотреть. Она знала этот его взгляд, он померещился ей еще в те минуты, когда Жан только что появился на свет; и потом, когда Жана наказывали или он не получал того, о чем просил, или испытывал какие-то неудобства, болел или капризничал, Тереза видела много раз этот пугающий взгляд сына. Но теперь ей стало казаться, что он уже все время, независимо ни от чего, смотрит на нее только так. И в конце концов, она не выдержала и переехала жить в Шомон, сказав сыну, что не хочет ему мешать. А он и не очень-то уговаривал ее остаться, как не стал уговаривать Идуану, когда та тоже сбежала в Шомон через месяц после матери. «Видимо, так и надо, — решил Жан. — Им и впрямь ни к чему здесь оставаться».
С Востока приходили неутешительные новости. Наемники Конрада, рыцари Людовика и тамплиеры де Трамбле тщетно пытались взять Дамаск, и, понеся потери, осенью вынуждены были снять осаду. Крестовый поход окончательно провалился, и в будущем году ожидалось возвращение короля во Францию, а с ним, возможно, и Робера, которого с нетерпением ждали все в Шомоне, включая няньку маленькой Ригильды де Сен-Клер. В последнее время Алуэтта ужасно страдала. Она возненавидела Жана де Жизора, ей всюду мерещился его ужасный взгляд, ее угнетало его нескрываемое презрение к ней, но при этом она изнемогала от желания увидеться с ним и отдаться в его власть, сходила с ума, ожидая, когда же он соизволит в очередной раз наведаться в Шомон, чтобы навестить мать и сестру, а заодно провести ночь со своей Алуэттой. Страдая, что любит того, кого так боится и ненавидит, бедняжка надеялась, что с приездом Робера все само собой наладится каким-то образом. Но вот уже третий год шел с тех пор, как Робер отправился в Палестину, а ее ожидания оставались тщетными. Что же он там делает, если крестовый поход провалился? И почему король до сих пор не вернулся в Париж? Ведь Элеонора давно уже здесь, во Франции, и по слухам, изменяет отсутствующему монарху направо-налево.
Третье Рождество и третью Пасху отметили в Шомоне без Робера. Где-то там, далеко, в Леванте, ему исполнилось семнадцать лет. А Жан в последний раз наведывался в Шомон, когда еще шел снег. Теперь же цвели сады, разливая по всей округе томительные ароматы. Быть может, с Жаном что-то случилось? Что, если он болен, или, хуже того, помер? Для Алуэтты такой поворот был бы спасением, но она одновременно мечтала, избавиться от Жизорского господина и вновь, хотя бы в последний раз провести с ним ночь. Да разве он хороший любовник? Вовсе нет. Кузнец Арно, да и мсье Гийом куда лучше. Что же тогда? Непонятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129