Принц дон Фернандо просыпается от звуков наших шагов, голосов и бряцающего оружия, в одной рубашке выглядывает из шатра, как мало осталось от горделивого достоинства принца, сейчас это просто севилец из тех, что дрожат, как овечий хвост, почуяв близость смерти; узнав меня, он говорит, глядя на меня испуганными глазами:
— Что такое, отец мой?
— Успокойтесь, ваше превосходительство, — отвечаю я ему жестко, — мы пришли примерно наказать трех капитанов, которые замышляли бунт. Когда генерал не умеет и не может защитить собственной жизни, это должен сделать его начальник штаба.
И не задерживаясь более, я вхожу в шатер, где мои мараньонцы исправно выполняют свои обязанности. Гонсало Дуарте, Мигель Серрано и Бальтасар Тоскано падают под градом ударов кинжалами и шпагами, правда, на троих нападало пятнадцать, зато все трое были подлыми негодяями и иной участи не заслуживали.
Я не хочу видеть, как будет умирать принц дон Фернандо, из-за перегородки я слышу залп аркебузов, что разрядили ему прямо в грудь Мартин Перес де Саррондо и Хуан де Агирре, когда же я приковылял, чтобы своими глазами увидеть, как ему не повезло, он был уже непоправимо мертв, удар кинжалом, который нанес ему Антон Льамосо, был лишней и запоздалой карой. Из семи смертей того рокового дня огорчение мне доставила лишь глупая смерть дона Фернандо, который при жизни был таким видным мужчиной, не случайно последние слова его были «отец мой», так он назвал меня, ибо я любил его как сына; я возвел его в генералы, в предводители нашего похода, в принцы Перу и Чили; неблагодарнейший сын мой, в награду ты замышлял мою смерть и собирался бросить наше знамя свободы под ноги ненавистному королю Филиппу, мы продолжим войну без тебя, незадачливый сын мой, ничего не перенявший от своего отца.
Солнце встало ясное и чистое, страшные вести разнеслись по лагерю, некоторые, робкие духом, в ужасе разбежались по лесам, более двадцати солдат-мараньонцев отправились вылавливать беглецов, в полдень все сгрудились на площади, что в нескольких саженях от бригантин, семь десятков моих мараньонцев, вооруженные до зубов, окружили толпу со всех сторон, и я обратился к ней:
— Прошу не волноваться, на войне случаются неприятности; до сих пор мы занимались ребячеством, потому что мальчишка стоял во главе, теперь начинается настоящая война, но некому повести нас, единственно, чего я хочу — видеть ваши милости в полном благополучии и преподнести вам Перу, а там уж делите его сами, как вам вздумается. Дайте мне волю, и я сделаю так, что в Перу будут править и распоряжаться мараньонцы, и ни один из ваших милостей не останется без капитанской должности и будет властвовать над другими людьми, ибо не на кого мне больше положиться, кроме как на ваши милости. Будьте мне добрыми друзьями, и я сделаю так, что из Мараньона выйдут новые готы и станут владеть и править Перу как те, что правят Испанией.
— Да здравствует наш генерал и предводитель Лопе де Агирре! — кричит Мартин Перес де Саррондо.
— Да здравствует решительный вождь непобедимых мараньонцев! — добавляет мой верный товарищ Педро де Мунгиа, титул вождя радует меня, я приму его и будут ставить под своей подписью.
— Я буду вашим генералом и вождем, — говорю я всем, кто меня таковым провозглашает, — и я поведу против короля Филиппа жестокую войну, какой не собирался затевать Педро де Урсуа, потому что был по натуре своей раб, а не мятежник, я поведу упорную войну, на какую неспособен был Фернандо де Гусман, потому что был юношей нерешительным и слабым. Итак, начинаем войну, мои мараньонцы. Единственное мое желание и приказ, чтобы никто больше не шушукался и не секретничал, ибо мы теперь все будем жить в безопасности, а с заговорами и бунтами покончено.
И сразу же, как хороший генерал, я приступаю к раздаче должностей, присваивая капитанские чины, я отдаю предпочтение людям плебейского происхождения перед теми, у кого в жилах течет благородная кровь. Мартина Переса де Саррондо я делаю начальником штаба, Роберто де Сосайю — начальником стражи. Хуан Гомес, бывший конопатчиком, будет у меня адмиралом, Хуан Гонсалес, плотник, — старшим сержантом. Что касается Хуана Иньигеса де Гевары, чванливого командора ордена Святого Иоанна, всегда подтянутого и в черном с ног до головы, бывшего великим другом и советчиком дона Фернандо, то у него я отбираю должность и отдаю ее трианцу [30] Диего де Грухильо; и высокомерный Хуан Альварес де Серрато отдаст свое капитанское звание солдату Франсиско Карьону, метису, женатому на индианке. Диего Тирадо я делаю капитаном кавалерии, он храбр в боях, и совсем нелишне заручиться его расположением. А Санчо Писарро оставляю на должности, которую он занимал, хотя Мандрагора нашептал мне, что тот плетет-затевает интриги, потерпи немного, мой добрый Мандрагора, придет время, мы подрежем ему когти.
Через два дня после столь серьезных событий мы отчаливаем от селения, лагерные злоязычники мрачно окрестили его Бойней, наши бригантины плывут по течению или на веслах, потому что у них еще нет мачт и парусов, мы их поставим где-нибудь на берегу, ниже по реке. Держась все время левого берега, мы встречаем на пути несколько индейских поселений, в одно из них сходили четыре десятка моих людей, и среди них — страшный врун, бакалавр и летописец Франсиско Васкес; этот самый Франсиско Васкес возвращается на корабль и клянется, что местные индейцы — людоеды, Франсиско Васкес говорит, что от наших аркебузов индейцы разбежались, бросив огромные котлы, в которых варилась человечина; Франсиско Васкес видел в котле детскую ножку и безволосую стариковскую голову с открытыми глазами;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90