»
Все засмеялись.
— Вот видишь, что интересно Нерону, — сказал Антоша и без запинки ответил: — «Она была такого развращенного нрава, что отец ее Август принужден был сослать ее на остров Пандатарию».
Веленбаков, проверявший ответ по книге, восхищенно сказал:
— Верно! Слово в слово! А ну еще один!
Он провел пальцем по строчкам:
— Какой смертию умер Клавдий?
— Ну, это знают все, — вмешался Голенкин. — Жена отравила его грибами!
— Гляди, Нерон, как пойдешь с Лукичом на Десятую линию в кабак, не закусывай мочеными груздочками! — смеялись товарищи.
— Нерон, а ты помнишь, что о твоем тезке у Ла-Кроца сказано? — спросил Селевин.
— Нет. А что?
— Нерон был самый негодный из римских цезарей.
— И зачем тебе отец такое имя нарек? — потешались гардемарины.
— Так то ж цезарь, а я ведь всего лишь капрал, — отшучивался Веленбаков. — Федя, а ты знаешь, — обернулся он к Ушакову, — как твой Гаврюша сегодня ловко письмецо своей милой переслал? Сказывал он тебе?
— Нет, ничего…
— Неужто не говорил? — с деланным удивлением переспросил Веленбаков. — Ему за гардемаринство дают в месяц полтину, как сказано: «для лучшего в трудной морской службе куража и дабы в обучении ревностнее простирался», а Гаврюша потратил ее на шелковую ленту. Обмотал лентой письмецо и передал милой: мол, сделайте мне бант на шляпу! Вот каков!
Все гардемарины и сам черноглазый Голенкин смеялись.
— Молодец, хитер! Своего добьется! — чуть улыбнулся Ушаков.
— Федюше так не придется делать, — постарался перевести разговор зардевшийся Голенкин.
— Верно, он у нас красивый, черт! — поддержал Веленбаков, глядя снизу вверх на Ушакова.
— А когда еще мичманский мундир наденет, тогда всем девкам пропасть! — шутили гардемарины, зная, что Федя Ушаков скромен и застенчив.
— Да ну вас! — сконфузился Ушаков и круто повернулся.
— Постой, схимник, куда же ты? Посиди с нами! — задержал его Гагарин.
— Некогда: надо идти повторять навигацию.
— Зачем тебе повторять? Ты же смеешься над линейной тактикой!
— Смеюсь и буду смеяться, а знать надо! — освободился от Гагарина Ушаков.
— Федя, уже поздно: вечер на дворе! — кричали ему.
— Ушакова не переделаешь: как сказал, так и будет! — услышал он последние слова Голенкина.
Ушаков направлялся к корпусу.
Он прошел мимо главного здания. Из окон второго этажа, где помещались классы, выглядывали гардемарины, готовившиеся к экзаменам. Вон на подоконнике сидит с тетрадью и карандашом в руке первый ученик, Федюша Калугин. У другого окна, заткнув пальцами уши, склонился над книгой рыжеволосый Федя Путятин. Так смешно получилось — в первой четверке выпускников три Федора: Калугин, Путятин, Ушаков.
Возле входной двери корпуса на притине скучает часовой, солдат морского полка.
Триста шестьдесят воспитанников морского кадетского корпуса помещались в каменном двухэтажном доме Миниха и в семи деревянных «связях» — флигелях, пристроенных во дворе. В них жили по преимуществу гардемарины.
В «связях» жить было вольготнее, чем в Миниховом доме, — меньше надзора. После молитвы и вечерней поверки можно незаметно улизнуть куда-нибудь погулять: забор, выходящий на Двенадцатую линию, обветшал и был весь в щелях. А ротный капитан-лейтенант лишь изредка проверял, все ли гардемарины дома.
Положим, Федя Ушаков ложился спать вовремя, ночью никуда не хаживал, но и ему маленький деревянный домик был больше по душе.
Три шаткие ступеньки крылечка, глиняный рукомойник, болтающийся на веревке, темные, крохотные сенцы, пахнущие кислятиной, да и сама каморка в одно окошко, с бревенчатыми, выскобленными стенами — все это живо напоминало Ушакову родную тамбовскую Алексеевку:
Отец Ушакова был небогат: за ним числилось всего девятнадцать душ, из которых пять — немощные старики.
В далекий Петербург пять лет назад Федя Ушаков приехал в липовых лаптях. Кадеты смеялись над этим невысоким, коренастым, синеглазым пареньком, который глядел на всех исподлобья, сдвинув густые брови.
Но когда желтозубый князь Гагарин попробовал было тронуть Федю Ушакова, этот тамбовский паренек так стукнул его по загривку, что у Гагарина навсегда отпала охота задевать «лапотника».
…Ушаков прошел через «сахарные» ворота во двор. («Сахарными» они назывались потому, что в соседнем доме был сахарный завод.)
Закатное солнце заливало весь корпусной двор — флигельки, хлебную и поварню, возле которой солдат рубил дрова.
На крылечке дома № 3, где жил Ушаков, сидел с книгой в руке его второй сожитель — румянощекий, плотный Паша Пустошкин. Паша хорошо успевал в науках, но зимою три месяца проболел, отстал и теперь целые дни занимался.
Ушаков не стал ему мешать разговорами (Федя вообще был не из болтливых), а сразу прошел в свою комнату.
Комната была тесная — в ней едва помещались три кровати, стол, скамья и табуреты. На стене висела полочка с книгами, а над ней, на желтых бревнах, была приклеена гравюра — идущий под марселями в полветра корабль, перед которым лежит Слава с трубою в руке. Она трубит:
Дети, сему учитесь,
Волн морских не страшитесь!
Ушаков аккуратно повесил шляпу на гвоздь, поднял окно и взял с полки «Навигацию» Семена Мордвинова. Он присел к окошку и раскрыл книгу на том месте, где давеча остановился:
«Навигаторам нужно знать напервее мореплавания до выходу из порту о исправлении склонения компаса, чтоб знать, сколько в которую сторону компас склонение имеет для знания прямого пути».
II
…Солнце давно зашло. Ушаков продолжал сидеть у окна, — еще можно было читать не зажигая огня.
Где-то на улице послышался шум, крики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15