Мне тогда оставалось бы только умереть от горя, но кому я нужна на этом свете? Три месяца назад я заплатила целых десять рублей за платье… Ах!.. если б кто-нибудь купил его у меня!..
Так думала она, прохаживаясь по комнате на цыпочках и поглядывая на свои цветы. Время от времени она подходила к запертой двери и прислушивалась. Но там было тихо. Зато из кухни доносился грохот передвигаемых кастрюль, а от окна — щебетанье канарейки.
— Чего там эта канарейка так трещит? — отозвался вдруг Владислав с ноткой раздражения в голосе.
— Сейчас, сейчас она перестанет, — ответила Эленка и, приблизившись к клетке, проговорила полушепотом: — Тише, моя пташечка, тише!.. Хозяин сердится на нас, тише!..
Канарейка глянула на нее сперва одним глазком, потом другим, двинула хвостиком влево-вправо и защебетала еще громче.
Перепуганная Эленка накрыла клетку черной шалью, и птица унялась.
— Ну, теперь она заснет, — сказала Эленка и шагнула к дверям мужниной комнаты.
Уже взявшись за дверную ручку, она, словно испуганная собственной смелостью, отступила на середину комнаты и, затаив дыхание, постояла так минуту или две.
— Нельзя ему мешать! — сказала она себе и, приводя свое решение в исполнение, отворила дверь.
— Ты меня звал, Владик? — спросила она.
— Нет.
Тихонько подошла она к сидевшему за столом мужу и поцеловала его.
— Мне показалось, что звал.
— Эта канарейка бесит меня, — буркнул Владислав.
— Я ее накрыла, она уже спит.
Она поцеловала его еще раз.
— А если тебе что-нибудь понадобится, — продолжала Эленка, — так ты позови… я все время здесь, в той комнате…
И снова поцеловала его.
Потом еще минутку смотрела на хмурое лицо мужа и тихо вышла, притворив за собой дверь.
«И сказал господь бог: нехорошо быть человеку одному…
И образовал из земли всех животных полевых…
И навел господь бог на человека крепкий сон; и когда он уснул, взял одно из ребер его… и создал господь бог из ребра, взятого у человека, жену и привел ее к человеку…»
О, господи, господи!
II. Немного тени
Комната Владислава была просторной и светлой, как и полагается мастерской инженера. Помимо неизбежного письменного стола, кресла-качалки и стульев, здесь помещались еще: чертежный стол, небольшой слесарный и столярный станки для изготовления моделей, книги, чертежи, модели и разнообразный инструментарий, предназначенный для того, чтобы возбуждать любопытство у непосвященных. Однако на всех предметах замечались следы запустения. На станках не было видно ни стружек, ни опилок. Мисочки с черной и красной тушью стояли сухие, чертежи пожелтели, а на чертежных досках с начатыми набросками лежал слой пыли.
Владислав перечитывал в «Гидравлике» раздел о турбинах. Когда к нему вошла жена, он как раз с горечью вспоминал о том, что всего неделю тому назад ему предлагали разработать проект турбинной мельницы, а вчера сообщили, что мельницу будет строить другой.
— Стоило трудиться годами, отказывать себе в последнем, — шептал он, зная, что этот получивший предпочтение «другой» — просто набивший на мельницах руку плотник, который составляет свои «чертежи» из щепочек.
С этим неутешительным заключением, он отшвырнул «Гидравлику» и взялся за интегральные вычисления. Взгляд его упал на формулу: Т(1) = Т(2) = 1, и сейчас же ему вспомнилось, что остался у него всего один рубль!
— Я-то прожил бы день-другой и на сухом хлебе, мне не привыкать, но она?..
«Обо мне не думай, мой Владик… Я буду сыта и сухим хлебом, приходилось уж не раз…»
Он оглянулся, но в комнате никого не было. Тут только он вспомнил, что Элюня говорила ему эти слова несколько дней тому назад.
«А уж я с господами заодно; как господа, так и я!» — откликнулось в памяти эхо голосом Матеушовой.
«Великий боже! Какой же я эгоист!» — подумал он, и кровь бросилась ему в лицо.
Но как бы там ни было, а в доме — один рубль на троих!
Он перелистал несколько страниц и остановился на теории вероятности.
— Если у меня сорок дней подряд не было работы, какова доля вероятности, что я получу ее завтра?
— Одна сорок первая, — отвечали формулы.
— Интересно, какова, в таком случае, вероятность, что я стану вором или самоубийцей?
Формулы молчали.
В окно виднелись крыши, покрытые тающим снегом, два-три взъерошенных воробья и полоска неба. Владислав поднял глаза к небу и подумал, что сейчас еще только половина марта, а работу — место чертежника на фабрике с месячным окладом в тридцать рублей за десятичасовой труд — он получит не раньше чем в мае.
Он бросил вычисления и взялся за «Максимы» Эпиктета. Философу-невольнику не раз случалось врачевать наболевшую душу. Владислав раскрыл книжку и стал листать страницу за страницей.
«Отгони от себя желания и опасения, — говорил мудрец, — и ты освободишься от тирана».
«О слепец, о несправедливец! Ты мог бы зависеть от себя одного, а желаешь зависеть от тысячи вещей, чуждых тебе и отдаляющих тебя от истинного добра».
Вдруг Владислав перестал читать и прислушался. В соседней комнате раздавался шепот.
— Пани! — говорила Матеушова, — тут женщина принесла масло.
— Сегодня я не возьму, — отвечала Элюня.
— Ой, и масло же, хозяин как раз такое любит…
— Пусть придет в другой раз.
— Чего там в другой раз, она так скоро не придет! Вот что… Куплю-ка я на свои, а вы мне отдадите. У меня есть тринадцать рублей.
Минутная пауза. У Владислава опустились руки.
— Я вам уже сказала, Матеушова, не надо! — отрезала Элюня.
Служанка удалилась, бормоча что-то про себя.
— У меня есть рубль! — прошептал Владислав.
Но тотчас он вспомнил, что сегодня среда и, значит, завтра к ним придет обедать один бедный студент, брат покойного товарища.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13