Вы всегда пускаете ее в ход там, где не надеетесь на легкую победу…— Какого черта… Да что вам в голову взбрело? Неужели вы думаете…— Я думаю, что вы пришли ко мне с гнусными предложениями, такими же, как те, которые в свое время заставили бедную Зофью уйти из вашего дома…— Полноте, моя милая! — перебил пан Ян, уже рассердившись. — Зофья, которой вы так сочувствуете, была, во-первых, горничная…— Ха-ха! — трагически засмеялась панна Валентина. — Для людей вашего круга гувернантка немногим выше горничной. Вы на всех смотрите…Пан Ян окончательно вышел из себя:— Извините! Вы забываете, что Зофья была молода и хороша собой… С вами же я хотел побеседовать вовсе не о молодости и красоте, а… о моей дочери.Панна Валентина схватилась обеими руками за голову и зашаталась, как пьяная. Через минуту она взглянула на пана Яна глазами раненой змеи и прошипела:— Попрошу дать мне лошадей. Я сейчас же уеду из этого дома!— Ну и уезжайте себе хоть на край света, скатертью дорога! — крикнул пан Ян, взбешенный тем, что одна из его последних надежд рушилась — и таким нелепым образом!Да, бывают случаи, когда даже слава покорителя сердец оказывается человеку во вред!Панна Валентина бежала по саду так стремительно, что, зацепившись за куст, разорвала оборку платья. Влетев в свою комнату наверху, она склонила голову на руки и зарыдала.Положение было ужасное. Конечно, панна Валентина желала посрамить насильника и защитить свою девичью честь, но она рассчитывала, что все произойдет самым достойным и благородным образом. Разъяснив соблазнителю, как безнравственно его поведение и в какую пропасть он хочет столкнуть ее, доказав ему, что она — женщина строгих правил и не из тех, кто сходит со стези долга, она намеревалась в конце концов… простить его.«Любовницей вашей я никогда не стану, — хотела она сказать напоследок, — но могу быть вам другом и сестрой».И после этих слов, которые он должен был выслушать со стыдом и смирением, она осталась бы в его доме, еще усерднее занялась бы Анелькой и даже его больной женой, записывала бы приход и расход, ведала кладовой и кухней. Разумеется, только до тех пор, пока стосковавшийся Сатурнин, по совету тетушки Анны, не сделает ей предложения.Да, такой выход возможен был бы, если бы она имела дело с человеком благородным. А пан Ян оказался настоящим мерзавцем и, выслушав ее самые затаенные мысли, решился затем отрицать свои намерения. Ах, как она сожалела о своей несдержанности! Как подвел ее этот взрыв откровенности, шедший от чистого сердца! Не умнее ли было бы, вместо того чтобы наставлять пана Яна, выслушать сперва, что он скажет? Не лучше ли было бы с ледяной усмешкой отвечать иронией на его восторженные признания?Панну Валентину не трогало то, что он назвал ее немолодой и некрасивой. На этот счет она не питала никаких иллюзий. Но ее бесило то, что пан Ян поймал ее в ловушку, которую она сама же себе расставила. Женщина может видеть в ком-нибудь опасного соблазнителя, но ей неприятно, когда он узнает об этом, а еще неприятнее, когда он, разыгрывая удивление, отрицает свои гнусные намерения.Панна Валентина умылась, причесалась, побрызгала на себя одеколоном и, громадным усилием воли сдерживая внутреннюю дрожь, пошла вниз, к супруге пана Яна.Больная была сегодня спокойнее обычного и читала какой-то роман. Рядом на высоком стуле сидел Юзек, играя коробочкой от пилюль.Панна Валентина оперлась рукой на стол и потупив глаза сказала:— Я пришла проститься. Сегодня… сейчас уезжаю от вас.Больная посмотрела на нее, от удивления даже раскрыв рот, потом заложила страницу и сняла с одной руки перчатку — пани имела обыкновение и дома носить перчатки.— Que dites-vous, mademoiselle? <Что вы говорите, мадемуазель? (франц.)> — спросила она не своим голосом.— Я сегодня уезжаю от вас.— Но что такое? Вы меня пугаете… Что случилось? Вы получили известие о болезни… или о чьей-нибудь смерти? Или, может, кто-нибудь из прислуги вас обидел?В эту минуту в комнату вошла Анелька.— Angelique, as-tu offense mademoiselle Valentine? <Анжелика, ты чем-нибудь обидела мадемуазель Валентину? (франц.)> — спросила у нее мать.— Не знаю, мама… Я пришла сразу, как только панна Валентина меня позвала, — в замешательстве ответила Анелька.— Ах ты невежливая девочка! — рассердилась мать. — Demande pardon a mademoiselle Valentine! <Попроси прощения у мадемуазель Валентины! (франц.)> — Она ни в чем не виновата! — вступилась учительница. — Меня другой человек выжил из этого дома…— Значит, мой муж? Ясь?— Пани! — с волнением воскликнула Валентина. — Не спрашивайте меня ни о чем, умоляю вас! Окажите мне последнюю милость — распорядитесь, чтобы мне как можно скорее подали лошадей… Прощайте…И она вышла, а за нею Анелька.— Неужели вы хотите от нас уехать? — спросила девочка удивленно, догнав гувернантку.Панна Валентина остановилась.— Бедная моя детка, чувствую, — я не сделала для тебя всего, что должна была сделать, но… это не моя вина! Меня тревожит твое будущее… Я хочу оставить тебе кое-что на память. Подарю тебе книжечку, куда я записывала главнейшие правила, которые надо соблюдать в жизни… Поклянись же, что ты никому этой книжечки не покажешь…— Клянусь…— Любовью к матери? И ее здоровьем?— Да.— Ну, так пойдем ко мне.Они пошли наверх. Здесь панна Валентина достала из ящика туалетного стола красную, довольно потрепанную записную книжку и отдала ее Анельке.— Учись… Читай это… И не забывай кормить моих пташек, которые прилетают сюда на подоконник. А главное — учись… — говорила она, целуя Анельку в губы и в лоб. — Ты иногда меня огорчала, но меньше, чем другие дети… о, гораздо меньше! И я тебя люблю, хотя воспитали тебя из рук вон плохо… Ну, а теперь ступай себе… Будь здорова!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55