Самоубийца с такой скоростью метнул в первых троих «штопальные иглы», что показалось, будто у каждого, как по волшебству, из живота вырос дротик. Я тоже стрелял. Я видел, как какой-то пехотинец срубил Дориону голову. Позади него из шатра вынырнул Сферей и погрузил топор в спину египтянина, а потом и сам упал под ударами пик и мечей. У меня кончились стрелы. У Са­моубийцы тоже Он бросился на врага с голыми руками, но я схватил его за пояс и оттащил назад. Он кричал. Дорион, Собака и Сферей были уже мертвы, а мы еще могли понадобиться живым.
Глава тридцать третья
Сразу к востоку от шатра находились только тщательно охраняемые кони из личного табу­на Великого Царя и палатки конюхов, Мы побежали через огороженный выгул. Полот­няные перегородки делили его на квадраты. Это напоминало бег среди сохнущего белья в густонасёленном городском квартале. Когда мы с Самоубийцей, еле дыша, с колотящейся в висках кровью, среди оглушенных ветром коней догнали наших товарищей, Петух, дви­гавшийся в арьергарде отряда, жестами велел нам сбавить бег и остановиться, Идти шагом.
На открытом месте показались какие-то люди. К нам сотнями подходили вооружен­ные воины. Но они, по милости богов, не под­нялись по тревоге из-за нападения на царский шатер – и даже не догадывались о ночном налете. Они просто встали по сигналу побудки, еще не совсем проснулись и ворчали в темно­те и на ветру, готовясь к возобновлению сражения. Тревожные крики египтян из шатра рассыпались в зубах сильного ветра, а их пе­шая погоня сбилась со следа в темноте среди миллиардов войска.
Побег из персидского лагеря сопровождался чувством почти запредельно искажённой реальности, полного абсурда. Отряд удачно выскользнул из лагеря. Мы отнюдь не неслись со всех ног, но хромали и едва ковыляли. Мы выходили на открытые места, вовсе не стараясь скрываться от врага, а, по сути дела, наоборот, подходя к врагам и даже навязы­ваясь их обществу. Ирония состояла в том, что мы сами поднимали тревогу – мы шли без шлемов, окровавленные, со щитами, на которых была стерта лакедемонская лямбда, и несли на плечах тяжело раненного Александра и уже мертвого Лахида. Для всех наш отряд выглядел потре­панным патрулем. Диэнек говорил на беотийском диа­лекте, а Самоубийца на скифском наречии обращался к персидским командирам, когда мы проходили через их части, и, широко употребляя слово «мятеж», не свирепо, но устало показывал за спину, на шатер Великого Царя.
Всем, казалось, было наплевать. Подавляющее боль­шинство войска, как выяснилось, составляли недовольные призывники из народов, вынужденных против своей воли посылать людей Великому Царю. Теперь, на сыром и вет­реном рассвете, они думали только о том, как бы согреться, набить брюхо и пережить наступающий день.
Отряд трахинских конников, пытавшихся развести огонь для завтрака, ненароком даже оказал помощь Александру. Они приняли нас за фиванцев, за ту их часть, что пошла на службу персам и теперь в свой черед обеспечивала безо­пасность лагеря по внутреннему периметру. Конники дали нам огня, воды и перевязочных материалов, в то время как Самоубийца умелыми руками – увереннее, чем настоящий врач,– зажал кровоточащую артерию медной «собачкой». Александр уже был в глубоком шоке.
– Я умираю? – спросил он Диэнека печальным, отре­шенным, таким детским голосом, словно бы не своим, а принадлежащим кому-то стоящему у него за спиной.
– Ты умрешь, когда я разрешу,– мягко ответил Диэнек.
Несмотря на зажим, пережавший артерию, кровь толчка­ми выходила из обрубка Александровой руки. Она текла из перерубленных вен и сотен сосудов и капилляров в мяг­ких тканях. Раскаленным на костре ксифосом Самоубийца прижег рану и перевязал культю, наложив жгут пониже бицепса. В темноте и сутолоке никто, даже сам Александр, не заметил колотой раны под вторым ребром и внутренне­го кровотечения в низу легкого.
Сам Диэнек получил рану в свою уже покалеченную но­гу с раздробленной голенью и тоже потерял немалое коли­чество крови. У него не оставалось сил нести Александра, и его сменил Полиник. Перебросив Александра через пра­вое плечо,– раненый по-прежнему оставался в сознании – он расслабил ремень его щита, чтобы перекинуть для за­щиты на спину.
Самоубийца рухнул на полпути к вершине холма перед городской стеной. В шатре его стрелой ранило в пах, а он даже не заметил этого. Я взял его, а Петух нес тело Лахида. Нога Диэнека не слушалась, его самого нужно было тащить. В свете звезд я видел в его глазах отчаяние.
Мы все ощущали стыд, потому что оставили врагу тела Дориона и Собаки – и даже изгоя. Стыд подхлестывал нас, как плеть, заставляя взбираться выше и выше по без­жалостно крутому склону.
Мы миновали городские стены и приблизились к пова­ленным деревьям, где стоял отряд фессалийской конницы. Фессалийцы уже не спали и были при оружии, готовые выступить для дневного боя. Через несколько минут мы добрались до рощи, где раньше спугнули дремавших оленей.
Нас окликнул дорийский голос. Это был кулачный боец Теламоний, один из нашего отряда, которого Диэнек послал назад к Леониду с сообщением о горной тропе и Десяти Тысячах. Он вернулся с подмогой – тремя спартанскими оруженосцами и полудюжиной феспийцев. Мы упали. – На пути назад мы укрепили веревки,– сообщил Диэнеку Теламоний.– Карабкаться будет легче.
– А что с персидскими Бессмертными? С Десятью Ты­сячами?
– Когда мы вернулись, не было никаких следов. Но Ле­онид отослал союзников. Они отходят – все, кроме спартанцев.
Полиник осторожно положил Александра на густую тра­ву в роще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127