Эллины видели, как враги, попав под хлысты напираю­щих сзади, в кровавом безумии стали копьями и мечами пробивать себе дорогу через своих же, стремясь спастись во что бы то ни стало. Десятки и сотни их опрокинулись в море. Я видел, как передние ряды спартанцев взбирались по стене из персидских тел и их товарищам приходилось подталкивать их.
Внезапно груды трупов не выдержали. Начался сход лавины. В Теснине союзники попятились назад. А оползень мертвых тел набирал силу, повинуясь тяжести собственного веса, и с нарастающим напором покатился на персов, на Трахинскую дорогу. И так фантастично было это зрелище, что воины-эллины замерли на месте и, охваченные трепе­том, наблюдали, как гибнут в бессчетном количестве враги, поглощаемые этой чудовищной лавиной, как оказываются погребенными под ней.
Теперь, на ночном совете союзников, это чудо вспомнили и истолковали как свидетельство вмешательства богов. Благородный Тиррастиад стоял перед Леонидом, перед со­бранием греков, с явным сочувствием и чистосердечной доброжелательностью убеждая их отступить, отойти, убрать­ся. Вельможа повторил свое сообщение о десяти тысячах Бессмертных, в эти часы идущих по горной тропе, чтобы окружить союзников. Менее тысячи греков сохраняли спо­собность сопротивляться. Что можно противопоставить де­сятикратно превосходящему противнику в незащищенном тылу, когда тысячекратно превосходящие силы нападут с фронта?
И все же последнее чудо породило такое упоение, что греки просто не слушали предостережений и ничего не принимали в расчет. 3десь собрались скептики и агностики, те, кто признавался в своем сомнении и даже презрении к богам,– и эти же самые люди теперь клялись, что небесная молния и сопровождавший ее неземной рокот были не чем иным, как воинственным кличем самого 3евса.
Более ободряющие вести пришли от флота. В предыду­щую ночь разыгрался шторм, нехарактерный для этого времени года. Он разбил двести вражеских кораблей на дальнем побережье Эвбеи. Пятая часть флота Великого Царя, восторженно докладывал капитан афинской галеры Габроник, погибла вместе с экипажами – он видел круше­ние собственными глазами. Разве это не благодеяние богов эллинам?
Вперед вышел Леонтиад, начальник фиванцев, и еще более распалил расстройство умов. Разве какая-то человече­ская сила, спросил он, может устоять перед гневом богов?
– Держите в уме, братья и соратники, что девять деся­тых персидского войска – это покоренные народы, послан­ные против собственной воли, под угрозой оружия. Разве Ксеркс удержит их в строю? Сумеет погнать их вперед кнутом, подобно скотине? Поверьте мне, персидские союз­ники дрогнули. Недовольство и ропот, как чума, располза­ются по их лагерю, там зреют измена и мятеж, они стра­шатся еще одного разгрома? Если мы продержимся завтра, братья, положение Ксеркса заставит его попытать счастья на море. Колебатель земли Посейдон уже сбил однажды персидскую спесь. Возможно, этот бог сумеет умерить че­столюбие перса и второй раз.
Греки, распаленные страстью фиванского военачальни­ка, набросились на Тиррастиада Кимейского с гневными речами и клялись, что теперь не они находятся в опасности, а сам Ксеркс, который глупой самонадеянностью вызы­вает на свою голову гнев богов.
Мне не требовалось смотреть на моего хозяина, чтобы прочесть его сердце. Это расстройство ума союзников явля­лось каталепсисом – одержимостью, безумием. Конечно же, понимали это и сами ораторы, понимали, даже изрыгая свою порождённую горем и страхом ярость на удобную цель – кимейского вельможу.
Леонид распустил собрание, велев уделить максимум внимания починке оружия. Он отправил афинского капи­тана Габроника обратно на море с приказом сообщить флотоводцам Эврибиаду и Фемистоклу обо всем, что тот слы­шал и видел сегодня ночью.
Греки разошлись. У костра командующего остались одни спартанцы и благородный Тиррастиад.
– Очень впечатляющее испытание веры, господин мой, ­спустя недолгое время проговорил принц.– Такие благо­честивые речи не могут не поддержать мужество в ваших воинах. На час. Пока темнота и усталость не сотрут страсть данного момента, а страх за себя и свою семью снова не заговорит в их сердцах.
Вельможа убедительно повторил свое сообщение о гор­ной тропе и десяти тысячах Бессмертных. Он объявил, что если рука богов и присутствовала в событиях нынешнего дня, то это была не их благосклонность, имевшая целью спасти эллинских защитников, а их извращенная и непостижимая воля, стремившаяся лишить эллинов разума. Конечно, такой проницательный военачальник, как Леонид, видит это не менее ясно, чем следы других случайных ударов молний, что десятилетиями и веками во время прибережных гроз попадали в этот высокий, самый заметный на побережье утес.
Тиррастиад снова стал убеждать Леонида и военачаль­ников поверить его сообщению. Пусть демос на собрании предпочел не поверить ему. Его могли обвинить в соглядатайстве и даже казнить. Ведь разум народа может ночью затуманиться, а к утру обрести должное видение ситуации. Однако царь и командующий не имеют права позволить себе подобной роскоши.
– Скажи,– настаивал перс,– что я участник интриги. Поверь, что меня послал Ксеркс. Скажи, что мое намере­ние соответствует его интересам – обманом и хитростью заставить тебя освободить проход. Скажи так и сам по­верь во все это. И все равно мое сообщение останется прав­дивым. Бессмертные идут. Они появятся к утру, все десять тысяч, они появятся в тылу союзников.
Вельможа шагнул вперед и встал перед спартанским царем, чтобы страстно обратиться к нему лично:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127