Желтенькая стрекогузка (Стрекогузка, трясогузка, иначе мухоловка — двух видов: голубоватая и желтая motacilla. Прыгая, она беспрестанно трясет длинным хвостом своим.) запрыгает вдоль по дороге — он ни с места, чтобы не потревожить чуткую птичку.Рано в субботу в легоньком тарантасике, один, без кучера, приехал Дмитрий Осипыч Строинский, а вслед за ним, распевая во все горло «Всемирную славу», пришел и дьякон Мемнон, с сапогами за плечьми, в нанковом подряснике и с зимней шапкой на голове. Он тоже у Пахома пристал и, только что вошел в контору, полез в подполье и завалился там соснуть на прохладе вплоть до вечера. Кислов с дочерью приехал поздно, перед самым собраньем.Часу в шестом Луповицкие с Дмитрием Осипычем поехали ко всенощной. Пошли в церковь и конторщик Пахом с матросом, и дьякон, и пасечник Кирилла с блаженным юродом. Пошли и богаделенки… Кисловы тогда еще не приезжали, а Марья Ивановна с Дуней остались дома. Несмотря на рабочую пору, церковь была полнехонька, точно в большой праздник. Особенно много было женщин. Разнеслось по селу, что Пахом привез блаженного, и все сошлись хоть поглядеть на него. Софронушка и в Луповицах пользовался всенародным уваженьем, и здесь его считали святым, принимая каждое слово юрода с благоговеньем.Дьякон и матрос стали на крылосе дьячкам подпевать, а Софронушка к самому амвону подошел. Толпа расступилась перед ним, и он, усевшись середь церкви на полу, принялся грызть подсолнухи и кидать скорлупами в народ. Их тщательно подбирали и прятали. В кого бросит Софронушка — тому счастье. Кто достоился такой милости, тот отходит в сторону, давая место другим, жаждущим благодати во образе подсолнушных скорлуп. Еще не отошла всенощна, как Софронушке вздумалось выйти из церкви. Стремительно вскочил он на ноги и, бормоча какую-то бессмыслицу, быстро побежал к выходу. Народ расступался, давая блаженному дорогу, и весь почти вышел за ним из церкви. На погосте сел юрод на свежую могилу, и тотчас бабы окружили его, осыпая вопросами насчет судьбы. Одаль стоявшая старушка, опираясь на клюку, набожно крестилась и в сердечном умиленье плакала радостными слезами.— На светика на моего, на Самойла Иваныча сел! — говорила недавно схоронившая мужа старушка. — Хорошо, надо быть, другу моему советному на том свете у Христа, у батюшки! Веселится, знать, мой Самойло Иваныч во светлом раю! Недаром сел на могилку его блаженненький.Молоденькая женщина лет двадцати подошла к Софронушке. Протягивает к нему исхудалого, чуть живого ребенка, а сама умоляет:— Молви святое слово, батюшка отец Софрон, не утай воли божией… Будет аль не будет жить раб божий младенец Архипушка?Вскочил блаженный с могилы, замахал руками, ударяя себя по бедрам ровно крыльями, запел петухом и плюнул на ребенка. Не отерла мать личика сыну своему, радость разлилась по лицу ее, стала она набожно креститься и целовать своего первенца. Окружив счастливую мать, бабы заговорили:— Будет жив паренек, будет жив, родная! Молись богу, благодари святого блаженного!Вынула молодица из-за пазухи бумажный платок и, с низким поклоном подавая его блаженному, молвила:— Прими, батюшка отец Софрон, от всего моего усердия. Сделай милость, прими.Софронушка взял платок, скомкал его и бросил в стоявшую неподалеку девушку.— Замуж скоро выйти тебе, Оленушка, — заговорили бабы. — Готовь ручники (Ручник — полотенце. Ручниками просватанные невесты дарят жениховых поезжан.), сударыня!Закраснелась Оленушка, взяла платок и спрятала дар праведного мужа.— Советно ли с мужем-то будет жить? В достатке ли?.. Молви, батюшка отец Софрон! — пригорюнясь, спрашивала, насилу пробившись сквозь толпу, мать Оленушки.— А у дедушки Кириллушки пчелки-то гудят, гудят, колошки на ножках несут да несут, — запел блаженный и, не допевши, захохотал во все горло.— В богатстве жить Оленушке, — заговорили бабы.— Советно ли жить-то будут — не утай, скажи, батюшка отец Софрон!..приставала Оленушкина мать.В это самое время сквозь толпу продрался мальчишка лет девяти. Закинув ручонки за спину и настежь разинув рот, глядел он на Софронушку. А тот как схватит его за белые волосенки и давай трепать. В источный голос заревел мальчишка, а юрод во всю прыть помчался с погоста и сел на селе у колодца. Народ валом повалил за ним. Осталось на погосте человек пятнадцать, не больше.— Нишкни, а ты, Ермолушка, нишкни! — унимают бабы разревевшегося парнишку. — Бог здоровья даст, а вырастешь большой, ума у тебя много будет. Счастливый будешь, таланливый.Парнишка не унимался, хоть и отец его с матерью утешали и приказывали не реветь, а в церковь идти да за великую благодать богу помолиться. Насильно увели мальчугана с погоста.— А Оленушке житьецо-то придется, видно, не больно ахти, — говорили на погосте бабы. — Бить станет сердечную… Недаром блаженный Ермолке вихры-то натрепал.— Вестимо, будет драчун, — говорили другие. — Ермолку на счастье блаженный потаскал, а Оленушке горьку судьбину напророчил.— Помните, бабы, как он Настасье Чуркиной этак же судьбу пророчил? — бойко, развязно заговорила и резким голосом покрыла общий говор юркая молодая бабенка из таких, каких по деревням зовут «урви да отдай». — Этак же спросили у него про ее судьбину, а Настасья в те поры была уж просватана, блаженный тогда как хватит ее братишку по загорбку… Теперь брат-от у ней вон какой стал, торгует да деньгу копит, а Настасьюшку муж каждый божий день бьет да колотит.— А для че жену не поколотить, коли заслужила?.. — с усмешкой молвил пожилой, мрачный и сердитый мужик. — Не горшок — не расшибешь!..— А расшибешь, так берестой не обовьешь, — подскочив к нему, подхватила юркая бабенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57