Хуже того, я не могла вспомнить, кто мне это сказал.
-- Я, -- сказала Эсперанса за моей спиной. -- Ты далеко зашла в мир сновидений. Ты почти вспомнила, что я говорила тебе в прошлом году, на другой день после пикника. Тогда я тебе сказала, что когда сомневаешься, находишься ты в сновидении или бодрствуешь, надо проверить тропу, по которой приходят сны, -то есть осознание, присущее нам в сновидениях, -- ощупав предмет, с которым ты контактируешь. Если ты сновидишь, тогда твое ощущение возвращается к тебе, как эхо. Если оно не возвращается, тогда ты не сновидишь.
Она с улыбкой ущипнула меня за бедро и сказала: -Проделай-ка это с циновкой, на которой ты лежишь. Почувствуй ее ягодицами; если ощущение вернется, тогда ты сновидишь.
К моим занемевшим ягодицам не вернулось никакое ощущение. Собственно говоря, я сама настолько занемела, что не чувствовала под собой циновки. Мне показалось, что я лежу на твердых плитах двора.
У меня было сильное желание сказать ей, что все должно быть наоборот -- если ощущение вернется, то, стало быть, ты бодрствуешь, -- но я вовремя сдержалась. Ибо я знала вне всякого сомнения, что ее слова о "возвращающемся к нам ощущении" не имели никакого отношения к нашему общепринятому знанию о том, что такое ощущение. Различие между состоянием бодрствования и сновидения-наяву все еще ускользало от меня, и все же я была уверена, что его смысл не имел ничего общего с обычным для нас пониманием осознания.
Но в тот момент слова сорвались с моих губ совершенно бесконтрольно. -- Я знаю, что я сновижу-наяву, вот и все. Я чувствовала, что приближаюсь к новому, более глубокому уровню понимания, но все еще не могла постичь его. -- Мне хотелось бы знать, когда это я заснула? -- спросила я.
-- Я уже говорила тебе, что ты не спишь. Ты сновидишь наяву.
Я непроизвольно рассмеялась тихим нервным смешком. Она не заметила этого либо не придала значения.
-- Когда состоялся переход? -- спросила я.
-- Когда смотритель помогал тебе пересечь чапарраль, а ты сосредоточилась на том, чтобы ступать по золе.
-- Он, должно быть, меня загипнотизировал! -- воскликнула я не слишком вежливым тоном. И тут я что-то бессвязно заговорила, путаясь в словах, неся бессмыслицу, пока наконец не расплакалась, обвиняя их всех.
Эсперанса наблюдала за мной молча, приподняв брови и широко раскрыв от удивления глаза.
Я тотчас устыдилась собственной вспышки, но в то же время была рада, что выговорилась, потому что на меня короткой волной накатило облегчение, как это бывает после резкого столкновения.
-- Твое замешательство, -- продолжила она, -- происходит от твоей способности легко переходить из одной степени осознания в другую. Если бы ты, как все остальные, тяжкими усилиями достигла гладкого перехода, тогда ты бы знала, что сновидение-наяву -- это не гипноз. -- Она немного помолчала и тихо закончила: -- Сновидение-наяву -- это самое утонченное состояние, которого может достигнуть человек.
Она отвела взгляд куда-то в комнату, словно более точные объяснения мог дать ей кто-то, скрывающийся в тени. Затем она повернулась ко мне и спросила: -- Ты ела что-нибудь?
Резкая смена темы застала меня врасплох, и я начала заикаться. Овладев собой, я рассказала ей, что действительно поела пирожков. -- Я была так голодна, что даже не стала их разогревать; они были такие вкусные.
Лениво играя шалью, Эсперанса попросила меня подробно рассказать, что я делала после того, как проснулась в комнате Флоринды.
Как если бы мне дали напиток, заставляющий говорить правду, я выболтала гораздо больше, чем собиралась. Но Эсперанса, похоже, ничего не имела против того, что я рыскала по комнатам женщин. Не произвело на нее впечатления и то, что я знала, кому какая комната принадлежит.
Однако ее бесконечно заинтересовала моя встреча со смотрителем. С улыбкой откровенного ликования на лице она слушала мой рассказ о том, как я приняла за нее этого человека. Когда же я упомянула, что в какой-то момент готова была попросить его спустить штаны, чтобы проверить его половые органы, она согнулась пополам на циновке, визжа от хохота.
Она склонилась надо мной и вызывающе прошептала на ухо: -Я развею твои опасения. -- В глазах ее сверкнул озорной огонек, и она добавила: -- Я покажу тебе свои.
-- В этом нет нужды, Эсперанса, -- пыталась я ее отговорить. -- Я нисколько не сомневаюсь, что ты женщина.
-- Никогда нельзя быть уверенным, кто ты на самом деле, -небрежно отмела она мои уговоры. Невзирая на мое смущение, вызванное не столько ее неминуемым обнажением, сколько мыслью о том, что мне придется смотреть на ее старое морщинистое тело, она улеглась на циновку и с большим изяществом медленно подняла юбки.
Мое любопытство взяло верх над смущением. Я уставилась на нее, раскрыв рот. Трусиков на ней не было. Не было и волос на лобке. Ее тело было невероятно юным, плоть крепкой и упругой, с тонко очерченными мускулами. Вся она была одного цвета, ровного розового с оттенком меди. На коже не было ни растяжек, ни разбухших вен: ничто не обезображивало ее гладкого живота и ног.
Я протянула руку, чтобы коснуться ее, словно мне нужно было убедиться в том, что ее шелковистая гладкая кожа существует на самом деле, а она раскрыла пальцами половые губы. Я отвернулась, но не столько от смущения, сколько борясь с противоречивыми чувствами. Дело здесь было не в наготе, мужской или женской. В доме я росла довольно свободно; никто особенно не заботился, чтобы не попадаться другим на глаза нагишом. Во время учебы в школе в Англии я однажды летом получила приглашение провести пару недель в Швеции, в доме подруги у моря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115