Но все же не отказался. — Своим решением суд отметил, что ваши упреки адресованы не только мне, а всем немцам националистического образа мыслей. И я считаю этот вопрос исчерпанным.— Что будем пить? Гейдзик? — Дидериху пришлось волей-неволей чокнуться с ним. — Вы не можете не признать, милейший Геслинг, что так основательно, как я, вашей особой никто еще не занимался… Скажу откровенно, роль, которую вы разыграли на суде, интересовала меня больше, чем моя собственная. Потом, дома, я сам исполнил ее перед зеркалом.— Моя роль? Вы, вероятно, хотели сказать — мои убеждения. По-вашему, правда, характерная фигура нашего времени — актер.— Я тогда имел в виду… другого. Но вы видите, что за объектами для наблюдения мне так далеко ходить не приходится. Если бы завтра мне не надо было защищать прачку, якобы укравшую у Вулковов кальсоны, я, может быть, сыграл бы Гамлета. Ваше здоровье!— Ваше здоровье! Для этого вам, во всяком случае, нет нужды обзаводиться убеждениями.— Боже ты мой, да они у меня есть. Но никогда не менять их?.. Значит, вы советуете мне стать актером? — спросил Бук. Дидерих уже открыл было рот, чтобы одобрить намерения Бука, но в это мгновенье вошла Густа, и он покраснел: именно о ней он и подумал, когда Бук задал свой вопрос. — Тем временем перестоится мой горшок с колбасой и капустой, а ведь это такое вкусное блюдо, — мечтательно сказал Вольфганг.Густа, бесшумно подкравшись сзади, закрыла ему глаза руками и спросила:— Кто это?— Оно самое, — сказал Бук и легонько шлепнул ее.— У вас здесь, видно, интересный разговор? Может, мне уйти? — спросила Густа.Дидерих поспешил принести ей стул; но, честно говоря, он предпочел бы остаться вдвоем с Буком: лихорадочный блеск ее глаз не предвещал ничего доброго. Она говорила быстрее обычного:— В сущности, вы одного поля ягода. Только почему-то чинитесь, церемонии разводите.— Это взаимное уважение, — сказал Бук.Дидерих смутился, но тут с языка у него сорвалось нечто такое, чему он и сам удивился:— Вы понимаете, фрейлейн Густа, когда мы расстаемся с вашим уважаемым женихом, я злюсь на него, но при следующей встрече опять ему рад. Он выпрямился. — Должен сказать, что не будь я националистом, он бы меня им сделал.— Зато будь я националистом, — мягко улыбаясь, молвил Бук, — он бы меня живо отвадил. В этом вся прелесть.Но Густа была явно чем-то встревожена. Она была бледна и нервно глотала слюну.— Я хочу тебе кое-что сказать, Вольфганг. Держу пари, тебе сделается дурно.— Господин Розе, подайте нам вашего генесси! — крикнул Бук.Он смешивал коньяк с шампанским, а Дидерих вцепился в руку Густы и, так как бальный оркестр в это мгновение оглушительно загремел, умоляюще шепнул:— Не глупите!Она пренебрежительно улыбнулась:— Доктор Геслинг трусит! Он находит эту сплетню слишком подлой, по-моему же, она просто уморительна, — и Густа громко рассмеялась. — Как тебе это нравится? Говорят, будто твой отец и моя мать… Ты понимаешь? И поэтому якобы мы с тобой… ты понимаешь?Бук медленно повернул голову, потом ухмыльнулся:— А хотя бы и так.Густа уже не смеялась.— То есть, что значит хотя бы и так?— А то, что если нетцигчане верят в нечто подобное, значит, это им не в диковинку, и нечего волноваться.— Пустые слова, — отрезала Густа. — От них ни тепло, ни холодно.Дидерих решил отмежеваться от такой точки зрения.— Поскользнуться может всякий. Но никто не может безнаказанно пренебречь мнением окружающих.— Он все думает, — вставила Густа, — что рожден не для этого мира.Дидерих в тон ей:— Времена нынче суровы. Кто не защищается, тот погибает.Впадая в истерический восторг, Густа выкрикнула:— Доктор Геслинг не то что ты! Он за меня вступился! У меня есть доказательство, я об этом узнала от Меты Гарниш; я ее вынудила заговорить. Он вообще единственный, кто за меня заступился. На твоем месте он проучил бы тех, кто осмеливается обливать меня грязью.Дидерих кивнул, как бы подписываясь под этими словами. Бук вертел перед собой бокал, глядя на свое отражение в стекле. Вдруг он резко отодвинул его.— А кто вам сказал, что у меня нет желания как следует проучить кого-нибудь одного — так вот выхватить одного, не выбирая, — ведь почти все тут одинаково безмозглы и гнусны.Он закрыл глаза. Густа пожала голыми плечами.— Болтовня, они вовсе не глупы, они знают, чего хотят. Эти дураки умных за пояс заткнут, — вызывающе объявила она, и Дидерих иронически кивнул.Но тут Бук поднял на него глаза, из которых вдруг будто глянуло безумие. Судорожно водя дрожащими кулаками вокруг шеи, он заговорил:— Если же… — он вдруг охрип, — если же я схвачу за горло того мерзавца, который все это плетет, который воплощает в себе все, что есть низменного и злого в людях; если я схвачу за горло его, этот собирательный образ всего бесчеловечного, всего недочеловеческого…Дидерих, белее своей бальной сорочки, бочком соскользнул со стула и медленно попятился назад. Густа вскрикнула, вскочила и в страхе прижалась к стене.— Это все коньяк! — крикнул ей Дидерих.Но ярость, горевшая в глазах Бука, которые метались между Густой и Дидерихом и грозили лютой расправой, вдруг улеглась.— Смесь-то мне теперь нипочем, привык, — сказал он. — Я только хотел показать, что мы и это можем.Дидерих с шумом опустился на стул.— Вы все-таки комедиант, и только, — сказал он возмущенно.— Вы думаете? — спросил Бук, и веселые огоньки в его глазах разгорелись ярче.Густа презрительно поморщилась.— Ну, хорошо, развлекайтесь себе здесь, а я пойду, — сказала она и встала. Неожиданно перед ними вырос член суда Фрицше, он отвесил поклон сначала ей, потом Буку. Не разрешит ли господин адвокат протанцевать с его невестой котильон?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154