— Она сказала это, ибо ей претила мысль, что он посредственность и лишён высшего честолюбия.Муж слушал её, поражённый. Но он не ответил, он был смущён, ему не хотелось огорчать её, ибо он не видел в ней былого душевного здоровья. Жанна не считала его достойным обнять её; но в том, что касается их дома, они должны по-прежнему доверять друг другу. Она сказала:— Иначе и быть не может, Францией должен в конце концов править протестантский государь. Мы самые решительные, ибо исповедуем истинную веру.А у них там только эта старуха с прогнившей бледной плотью, она-то ни во что не верит!— Кроме астрологии, — поддержал он Жанну, довольный, что хоть в чем-то они сошлись. И добавил: — Но у неё три сына!— Она родила их слишком поздно, а до того была долго бесплодна, и ты только посмотри на этих трех, которые ещё живы! — уверенно продолжала Жанна. — Четвёртый-то уже успел умереть, он умер шестнадцати лет от роду и королём был всего семнадцать месяцев. Его брат, Карл, правит на несколько месяцев дольше, а глаза у него такие, точно ему сто лет.— После него останутся ещё двое, — заметил супруг.— Все равно, мать уморит их. Эта женщина даже не взглянет на ребёнка, если он входит в комнату. Для неё королевство существует лишь до тех пор, пока она сама жива. Если бы она веровала, то понимала бы, что десница господня, ниспослав ей детей, благословила её плоть и кровь не только на сегодня и на завтра, а на веки веков!Жанна д’Альбре произнесла эти слова кротко, но решительно. Супругу стало не по себе. Да, Жанна — необыкновенная женщина. Чтобы снова почувствовать твёрдую житейскую почву под ногами, он сказал:— Тебе следовало бы напомнить мадам Екатерине, что покойный король обручил нашего сына с их дочерью.— Она мне об этом сама напомнит, — ответила Жанна, — а я ещё подумаю, не слишком ли мой сын хорош для принцессы из её угасающего рода.Наконец Антуан рассердился: — На тебя не угодишь! Покойный король был здоровяк, он погиб на турнире. Валуа не виноваты, если какая-то Медичи плохо растит их детей.— Не забудь, кстати, и о постыдных нравах, которые она привила этому двору! — заметила Жанна.Хотя муж и чувствовал, что гроза приближается, он не мог скрыть своих чувств. На него нахлынули воспоминания о тех знаках благосклонности, которыми его дарили женщины при этом дворе, и невыразимое блаженство охватило все его существо; и это отразилось на его лице.А Жанна, за мгновение перед тем столь сдержанная и благоразумная, вдруг потеряла всякую власть над собой, её обличающий голос загремел: — Эти католики — идолопоклонники, они любят только плоть! Чисты и строги лишь приверженцы истинной веры, им даны огонь и железо, чтобы искоренять всякую гниль! Явись, господь, и дрогнет враг Может быть, её голос услышали в прихожей: во всяком случае, дверь распахнулась, вошли несколько протестантов и возвестили, что прибыл адмирал Колиньи, он поднимается по лестнице, идёт сюда, вот он. Все расступились, протестантский полководец вошёл, прижал руку к груди в знак приветствия. Даже король Наваррский склонил голову перед старцем, а тем самым и перед партией, вождём которой был Колиньи. И если другие поддерживали её лишь ради собственных выгод, в этом старце чувствовалась бескорыстная суровость мученика, о чем говорил и его неукротимо упрямый, скорбный лоб.Жанна д’Альбре обняла адмирала. Казалось, именно его не хватало ей, чтобы отдаться вполне своему воодушевлению. Она позвала всех своих людей, обоих пасторов, сына и дочь. Подвела сына к адмиралу, тот положил на голову мальчика правую руку и не снимал до тех пор, пока говорил первый пастор. А пастор этот совершенно ясно и недвусмысленно возвещал наступление царствия божия, и притом вскорости. Оно уже при дверях! Все почувствовали его близость, было ли это высказано вслух или только разумелось. В битком набитой комнате люди толкали друг друга, каждый старался пробраться вперёд, чтобы схватить, чтобы овладеть всей силой, всем царством, все это — во славу божиюВторой пастор запел: «Явись, господь, и дрогнет враг». Все подхватили проникновенно и с упоением, готовые бесстрашно принять смерть и заранее уверенные в своей победе. Ибо где же они поют так громко, где защищают так открыто свою веру? Да в доме самой королевы Франции! Им было дано дерзнуть, и они дерзнули!Колиньи обеими руками высоко поднял принца Наваррского, над молящимися, он дал ему на всю жизнь надышаться воздухом того, что перед ним совершалось, почувствовать, каковы все эти люди. Ведь каждый был здесь героем благочестия и торжественно исповедовал свою веру. Генриха охватило глубокое волнение, его душа рвалась к ним, он видел, как плачет его дорогая мать, и тоже плакал. Отец же, напротив, опасаясь последствий этого великого празднества, приказал запереть все окна, поэтому в комнате стало нестерпимо душно.Все это было, конечно, весьма опасным нарушением дозволенных границ; Жанна и сама признала, что зашла слишком далеко, — супругу не пришлось даже особенно усердствовать, доказывая ей это. Тогда Жанна решила как можно больше уступать королеве Екатерине, ибо едва ли можно было надеяться, что Медичи не узнает о тайном сборище. Когда, однако, обе добрые подруги снова встретились, выяснилось, что хозяйка решительно ничего не знает или предпочитает не знать о предосудительном поведении гостьи. Вместо того чтобы как-то выразить Жанне своё недоверие, королева-мать стала просить о помощи против врагов.Самую большую опасность для правящего дома представляли в ту пору Гизы, их Лотарингская ветвь, которая притязала на французский престол. Тут Жанна поняла, что в сравнении с ними маленькое семейство Бурбонов считается безвредным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33