Мы пока еще не на краю гибели, но мчимся к ней на всех парусах!
5 мая.
Если двое на борту «Sanctus Dionisius» шепчутся о чем-то в сторонке, значит, они говорят о капитане. При этом некоторые поднимают глаза к небу, другие пока осмеливаются шутить. Но долго ли необдуманные его поступки будут вызывать у нас только шушуканье и смех?
Я полностью выздоровел: гуляю, плотно ем, заговариваю то с одним, то с другим и уже снисходительно смотрю на тех, кто все еще мается морской болезнью.
Я не сделал никаких съестных припасов, и теперь мне остается довольствоваться тем, что продают на корабле. Жаль, что я не успел ни нанять повара, ни запастись провизией, но все произошло так быстро! Особенно жаль, что рядом со мной уже нет Хатема. Лишь бы с ним не случилось несчастья, и пусть он вернется в Джибле живой и здоровый…
…куда, между прочим, я и сам должен был бы сейчас направляться. Сегодня я думаю так; хотя, если бы я не плыл теперь в другом направлении, я бы так не думал. Да, так оно и есть. Я пожимаю плечами. Не стоит жаловаться. Я напеваю генуэзскую песенку, «глядя в глаза» морской пучине. В промежутке между двумя случайными остановками я заношу в дневник свои мысли… Да, это так, я смирился. Потому что в любом случае конец — один: все мы будем в земле, и не важно, каким путем мы туда придем! Но стоит ли спешить туда по кратчайшей дорожке, не лучше ли выбирать окольные пути?
6 мая.
«Хороший капитан превратит Атлантику в Средиземное море; плохой — Средиземное превратит в Атлантику» — вот что решился сегодня произнести вслух один из пассажиров нашего корабля, венецианец. Он обращался не ко мне, а ко всем, кто стоял у борта. Я уклонился от разговора, но тем не менее запомнил его фразу, пообещав себе повторить ее на этих страницах.
По правде, все мы чувствуем себя затерянными посреди этого безбрежного моря и с тревогой ждем той минуты, когда кто-нибудь закричит: «Земля!» А ведь мы плывем сейчас в знакомых всем морякам водах и в лучшее время года.
По последним слухам, мы вроде бы должны завтра вечером пристать к берегу, где-то между Барселоной и Валенсией. Если бы нам сказали, что это будет Марсель или Эг-Морт, Маон или Алжир , мы бы поверили, настолько мы уже потеряли все ориентиры.
Где-то в Средиземном море, 7 мая 1666 года.
Сегодня я перекинулся несколькими словами с капитаном. Ему — сорок, зовут его Центурионе, и я могу прямо написать, что это — сумасшедший!
Я пишу «сумасшедший» не в том смысле, что он неосторожный храбрец, сумасброд или лунатик… Я пишу «сумасшедший» в смысле «сумасшедший». Он верит, что его преследуют крылатые демоны, и думает ускользнуть от них, выбирая дорогу посложнее!
Если бы подобные речи завел со мной какой-нибудь пассажир, матрос, врач или корабельный плотник, я побежал бы к капитану, чтобы тот распорядился заковать его в железа и ссадить на ближайшей остановке. Но что делать, когда сам капитан сошел с ума?
Если бы он еще был буйным, вопящим во всю глотку явным безумцем, мы бы собрались, чтобы обуздать его, и предупредили бы о нем власти первого порта, куда зайдет наш корабль.
Но ничего похожего! Этот человек — тихий сумасшедший, он степенно расхаживает, беседует, спорит, шутит и раздает приказы с начальственной уверенностью.
До сего дня я почти не говорил с ним. Кроме тех двух слов, которыми обменялся с ним в Генуе, на бегу, когда он сказал мне, что корабль чуть было не отчалил без меня. Но сегодня утром он прошел мимо меня, прогуливаясь по палубе; я вежливо поздоровался с ним, и первые его слова были вполне здравы. Как водится между почтенными генуэзцами, мы поговорили сначала о наших семьях, он принялся прочувствованно вспоминать об известном роде Эмбриаччи и прошлом Генуи.
Я уже начал говорить себе, что все эти слухи, которые ходят на его счет, несправедливы, как вдруг какая-то птица пролетела почти над нашими головами. Ее крик заставил нас поднять глаза, и я заметил, что мой собеседник обеспокоен.
— Что это за птица? — спросил я. — Чайка? Альбатрос?
Капитан ответил, внезапно разволновавшись:
— Это — демон!
Сначала я предположил, что, может, он так клянет эту птицу из-за того, что она способна причинить много вреда. Потом подумал, не прозвали ли так этих птиц моряки.
Однако этот человек продолжал, тревожась все заметнее:
— Они преследуют меня! Где бы я ни был, они везде меня находят! Они никогда не оставят меня в покое!
Ему хватило хлопанья крыльев, чтобы погрузиться в свой безумный бред:
— Вот уже многие годы они преследуют меня по всем морям…
Он говорил уже не со мной, он только брал меня в свидетели этой мрачной беседы с самим собой или со своими демонами.
Несколько секунд спустя он оставил меня, бормоча, что должен отдать приказ о смене курса, чтобы сбить с толку своих преследователей.
Господь Небесный, куда завезет нас этот человек?
Я решил никому не рассказывать о том, что произошло, по крайней мере пока. А впрочем, кому рассказывать? И что сказать? И что делать? Подстрекать к бунту? Посеять на корабле страх, подозрение, мятеж и взять на себя ответственность за кровь, которая может здесь скоро пролиться? Все это слишком серьезно. И даже если мое молчание — не самое смелое решение, мне кажется, я должен ждать, наблюдать и размышлять, сохраняя трезвый рассудок.
К счастью, у меня есть дневник, которому я могу «нашептать» то, о чем вынужден помалкивать.
8 мая.
Сегодня утром я разговорился с пассажиром-венецианцем. Его зовут Джироламо Дурацци. Беседа была краткой, но вежливой. Если бы мой горячо оплакиваемый отец мог прочитать эти строки, я написал бы: «вежливой, но краткой»…
Есть среди нас также и перс, которого все называют вполголоса «принцем».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134