Думается, я уже свыкся со своей участью.
Когда мы вернулись, казалось, что весь мир уже спит, и я пошел в спальню к Марте, закрыв дверь изнутри на задвижку. Потом мы поклялись спать вместе, обнявшись, до самого утра — или, подумал я наполовину шутливо, наполовину испуганно, по крайней мере до того, что займет место утра в год Зверя. После наших объятий моя подруга заснула, а мой сон от меня улетел. Я долго лежал, обнимая ее, — может, целый час, — потом осторожно отодвинулся от нее, встал, накинул халат и пошел за своей чернильницей.
Я снова обещал себе составить отчет об этих последних месяцах, еще раз перечислить все знамения в надежде, что цепочка знаков, выстроившаяся по порядку на листе бумаги, внезапно откроет мне тайный смысл вещей. Но вот уже во второй раз за сегодняшний день я отказался от этого. Я ограничился записью самых своих обыденных поступков, всего, что делал днем и вечером, и теперь я уже больше ничего не напишу.
Какой сейчас может быть час? Не знаю. Пойду проскользну под бок к Марте, постаравшись не разбудить ее и надеясь, что мои мысли успокоятся настолько, что я смогу уснуть.
Пятница, 1 января 1666 года.
Наступил год Зверя, а сегодняшнее утро — такое же, как все другие. Сквозь ставни пробивается тот же свет, с улицы доносятся те же звуки, и я услышал, как где-то по соседству запел петух.
Бумех тем не менее не дал себя смутить. Он никогда не говорил, уверял он, что мир исчезнет на следующее утро. Да, правда, он никогда не настаивал на этом явно, но вчера он вел себя так, словно Врата Ада уже готовы были открыться. Лучше бы он отбросил этот пренебрежительный тон и признал, что он такой же невежа, как мы все. Но это вряд ли придет ему в голову. Он все еще пророчествует, на свой лад.
— Новые времена настанут в свой час, — заявил мой племянник-оракул.
Возможно, это займет день, или неделю, или месяц, или даже целый год, но очевидно, утверждал он, что начальный толчок уже дан, что в мире идут изменения и что все эти метаморфозы будут явлены еще прежде, чем закончится 1666 год. И он, и его брат уверяют сегодня, что никогда не боялись и что только я один, их дядя, был испуган. В то время как вчера они тяжело вздыхали с утра до вечера, а взгляд их глаз походил на взгляд загнанных зверей.
Маимун, проведший вчерашний вечер и сегодняшний день в еврейском квартале, сообщил мне, что их соплеменники в Константинополе все последние недели жили напряженным ожиданием новостей, доходивших до них из Смирны, и что все они — богатые и бедные, образованные и невежественные, люди святой жизни или мошенники и плуты, — все, за исключением нескольких редких мудрецов, ждали прибытия Саббатая с огромной надеждой. Они подметали дома и улицы, они украшали их как для свадьбы, и там, как и в Смирне, как и во многих других местах, кажется, распространялся слух, что султан готов сложить тюрбан и диадему к ногам этого царя-мессии в обмен на спасение своей жизни и место в грядущем Царстве, Царстве Бога на земле.
Воскресенье, 3 января 1666 года.
В церкви у капуцинов проповедник яростно обрушивается на тех, кто предрекает конец света, на тех, кто толкует цифры, и тех, кто позволяет себя обмануть. Он утверждает, что этот только что начавшийся год будет таким же, как и другие, и насмехается над смирнским мессией. Верующие улыбаются его сарказму, но с ужасом крестятся, всякий раз как он упоминает Зверя или Апокалипсис.
4 января.
Сегодня днем по моей вине случилось происшествие, которое могло бы вызвать худшие последствия. Но у меня, слава богу, хватило присутствия духа, чтобы удержать на плаву лодку, готовую опрокинуться.
Я пошел прогуляться с Мартой и Хатемом, и дорога привела нас к новой мечети, возле которой было много книжных лавок. Рассматривая нагромождения книг, я вдруг захотел поспрашивать о «Сотом Имени». Мои предыдущие злоключения в Триполи, а потом в Константинополе должны были бы сделать меня осмотрительным, но желание обладать этой книгой оказалось сильнее всего, и я с каким-то диким упорством приводил самому себе наилучшие доводы, чтобы отбросить осторожность. Я сказал себе, что в царящей сейчас в Смирне атмосфере, даже если это лихорадочное возбуждение после отъезда Саббатая и улеглось, к некоторым вещам, которые раньше были подозрительными или запрещенными, теперь могли бы отнестись более терпимо. Я также убедил себя, что мои опасения были все же чрезмерными и, вероятно, даже неоправданными.
Теперь я знаю, что они такими не были. Едва я произнес имя Мазандарани и название его книги, глаза у большинства торговцев как-то странно забегали; кое-кто уставился на меня подозрительным взглядом, а некоторые даже смотрели с угрозой. Они не сказали мне ничего определенного и ничего мне не сделали; все это произошло скрытно, неосязаемо, неявно; но сегодня я получил полную уверенность, что власти ясно предупредили книгопродавцев об этой книге и о любом, кто ее разыскивает. В Смирне и в Константинополе, так же как в Триполи и в Алеппо и во всех городах империи.
Боясь обвинения в принадлежности к какому-нибудь тайному обществу, собирающемуся сотрясти трон султана, я тотчас изменил направление беседы и бросился в тщательное и фантастическое описание переплета этой книги, «так, как мне о нем говорили», сказал я, уверяя, что я купец и что меня интересует только это. Сомневаюсь, что эта перемена смогла обмануть моих собеседников. Как бы то ни было, один из них, ловкий торговец, побежал в свою лавку и принес мне сочинение, переплет которого немного походил на тот, что я описывал: весь деревянный, с золотыми накладками, с заглавием, инкрустированным перламутром, и с изящными замочками, как на шкатулках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134