Потом Маимун поинтересовался, были ли и во времена Ноя люди, которые приветствовали Потоп, и такие, кто отвергал его.
И мы рассмеялись так громко, что встревожили наших мулов.
29 сентября.
Время от времени я выискиваю наудачу, как пчелы мед, несколько строк из той книги Абу-ль-Аля, которую дал мне старый торговец из Маарра три или четыре недели тому назад. Сегодня я открыл вот эти:
«Хотели бы люди Имама лицо увидать пред собою, Хотели б, чтоб речь он держал пред толпою немою… Иллюзии лживы! Имам? Нет! Лишь разум и ночью и днем Ведет нас по жизни — твердой рукою.»
Я поспешил прочесть их Маимуну, и мы молча обменялись понимающими улыбками.
Христианин и иудей, ведомые по пути сомнения слепым мусульманским поэтом? Но в его погасших глазах больше света, чем в анатолийском небе.
Возле Коньи, 30 сентября.
Увы! Слухи о чуме не были ложными. Нашему каравану пришлось обогнуть город, чтобы поставить шатры западнее, в Мерамских садах. Здесь собралась целая толпа, так как множество семейств из Коньи бежали от эпидемии, чтобы укрыться в этом месте со здоровым воздухом, посреди фонтанов.
Мы устроились к полудню, и, несмотря на печальные обстоятельства, тут царит дух… я хотел сказать «праздника»… но нет, не праздника, а беззаботного спокойного гуляния. Повсюду снуют разносчики сиропа и абрикосового сока, звенят стаканами, ополоснув их в фонтанах; повсюду дымящаяся снедь — прельщает, искушает и привлекает внимание больших и малых. Но я не в силах отвести глаз от города, столь близкого, что мне видны башни его крепостных стен, его купола и минареты. Там поднимается другой дым, он проникает повсюду и порождает мрачные мысли. Запах не доносится до нас, слава богу, но мы обоняем его ноздрями души, и он леденит нам кровь. Чума, дым смерти. Я откладываю перо, чтобы перекреститься, прежде чем возобновить свой рассказ.
Маимун присоединился к нам за обедом, он долго говорил с моими племянниками и немного с Мартой. В атмосфере, царящей вокруг, мы не могли не вспомнить о конце света, и тут представился случай проверить, знает ли что-нибудь Бумех о предсказаниях «Зогара», относящихся к еврейскому 5408 году, соответствующему нашему 1648.
— В году 408-м шестого тысячелетия, — начал он читать по памяти, — восстанут те, кто почиет во прахе. И назовут их сыновьями Гета.
— Кто такие сыновья Гета? — спросил Хабиб, всегда любивший на фоне эрудиции брата выставить свое невежество.
— В Библии этим именем обычно называют хеттеев. Но здесь важен не смысл слова «Гет», а его числовое значение — на иврите оно как раз и будет 408.
Числовое значение! Как злят меня эти слова всякий раз, как я их слышу! Вместо того чтобы понять значение слов, мои современники принялись оценивать значение букв: они складывают, отнимают, делят и умножают, чтобы наконец добиться цифры, которая их удивит, успокоит или наполнит ужасом. Вот как оскудевает мысль человеческая, как тупеет и растворяется в суевериях наш разум!
Не думаю, что Маимун готов принять на веру эту болтовню, но большинство его соплеменников в это верят, так же, как и большинство моих, как и большинство мусульман, с которыми мне удалось поговорить об этом. Даже мудрые образованные люди, выглядящие вполне рассудительными, похваляются тем, что владеют этим недостойным знанием, этой наукой нищих разумом.
Мои слова настолько же язвительны на этих страницах, насколько я был молчалив днем: во время препирательства я не произнес ни слова. Я лишь позволил себе недоверчивую гримасу, услыхав о «цифровом значении». Но поостерегся прерывать спор. В этом весь я. Я всегда был таким, с самого детства. Когда возле меня разгорался какой-нибудь спор, я ждал, чем он закончится, кто из его участников признает свою ошибку, каков будет его ответ, или он постарается вовсе не отвечать. Я наблюдал, я упивался тем, что знал сам, я отмечал про себя реакцию тех и других, вовсе не испытывая непреодолимого желания выразить вслух свое мнение.
Так было и сегодня в полдень: если некоторые слова вызывали во мне немой протест, другие — интерес или удивление. Как, например, когда Бумех заметил мне, что как раз в 1648 году в Московии опубликовали «Книгу о Вере единой, истинной и православной», где совершенно недвусмысленно был упомянут год Зверя. Не из-за этой ли книги отправился в дорогу паломник Евдоким, посетивший меня, проходя через Джибле, после чего и начался весь этот калейдоскоп перепуганных покупателей? Именно в этом году Зверь, если можно так выразиться, вошел в мою жизнь. Отец Маимуна утверждал, что в 1648 году случилось что-то, значения чего мы пока не понимаем. Да, я охотно готов допустить, что в этом году что-то началось. Для евреев, для московитов. Так же, как для меня и моих родных.
— Но к чему было объявлять в 1648 году о событии, которое, вероятно, произойдет только в 1666-м? Здесь какая-то тайна, и смысл ее от меня ускользает!
— Я тоже не понимаю, — подтвердил Маимун.
— Для меня тут нет никакой тайны, — ответил Бумех с раздражающим спокойствием.
Все взоры тут же устремились к нему и словно прилипли к его губам. Он выждал время, а потом начал высокомерно объяснять:
— 1648-й от 1666-го отделяет восемнадцать лет. — Он замолчал.
— Ну и?.. — спросил Хабиб, набив полный рот абрикосовым мармеладом и демонстративно его пережевывая.
— Восемнадцать, ясно? Шесть, шесть, шесть. Три последние ступеньки к Апокалипсису.
Повисла тяжелая, тяжелая, тяжелая тишина. Мне внезапно показалось, что к нам приблизился чумной дым, что он нас обволакивает. Самым задумчивым сделался Маимун, словно бы Бумех только что разрешил для него давнюю загадку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134