Голова кругом шла от мыслей о грозном, печальном будущем. Что ждет его завтра? Ночью или днем будут казнить? Ведь его враги стремятся казнить бунтовщиков при всем народе, для острастки другим. Или, может, они будут ждать окончательного решения всесильного коронного гетмана Потоцкого?
О том, что у него онемели руки и ноги, связанные веревками, Богдан не думал. Когда-то у него уже были связаны руки, но тогда он был пленником дикарей, и смерть, только кружась над ним, заигрывала с его судьбой, а сейчас она уверенно ждет рассвета.
У Богдана от усталости слипались глаза, стыла душа. Чтобы разогнать сон, как-то подбодрить себя, он снова начинал громко ругать и проклинать своих палачей. Но ни одна живая душа не откликалась на его крики.
Поздно ночью, в одну из таких минут отчаяния, Богдан услышал, как заскрипел засов в двери амбара, куда его бросили жолнеры. Открылась дверь, и вошел гайдук, держа в руке трещавший факел. Тишину прорезала отборная брань, заглушившая стоны Богдана.
— Не спишь, разбойничий полковник? — услышал Богдан голос Самойла Лаща.
— Может быть, пан Лащ попробовал бы уснуть вместо меня, со связанными руками и ногами? — ответил Хмельницкий.
По тону Лаща Богдан понял, что от него пощады не жди. Неужели этот чудовищный человек хочет еще взять на себя и роль палача?
А королевский стражник лишь засмеялся в ответ на слова обреченного. Вместо того чтобы возмущаться и протестовать, как поступил бы на его месте сам Лащ, Хмельницкий взывает к человеческим чувствам своих палачей. Очевидно, он еще надеется на милость коронного гетмана, который столько лет мечтает о расправе с тем, кто угрожает его всевластию!
— Если пан ребелизант не вздумает бежать, прикажу развязать ноги…
Хмельницкий громко, хотя и невесело, рассмеялся.
— Вижу, пан полковник невысокого мнения о бдительности своих воинов. Но, как своему старому, испытанному сопернику, скажу откровенно: убегу при первой же возможности! А если бы еще дали мне коня да саблю, дрался бы с целой сотней гайдуков!
— Пан смертник настолько пропитан бунтарским духом, что потерял здравый смысл. Хорошо, посадим на коня, дадим и саблю, черт возьми!.. — со злостью сказал Лащ.
— Что пан полковник задумал?.. — ужаснулся старший в отряде гайдук. — Ведь мы должны живым доставить его на суд.
— Живым и доставим разбойника. Пан жолнер; ничтожество, если ни во что ставит себя и своих вооруженных гайдуков… А может быть, пан Хмельницкий даст слово, что не будет чинить никаких безобразий? — спросил Лащ, словно заигрывая с противником на дуэли.
Вопрос Лаща показался Богдану Хмельницкому благородным советом воина, от которого теперь зависит его судьба. Да разве Хмельницкий не знает Лаща? Он свою несчастную жену с четырьмя детьми оставил на произвол судьбы — так был увлечен войной. Все равно какая война, лишь бы были кровь и добыча!
— Если дашь оружие, как тут сдержишь слово? Я хотел бы видеть на своем месте главного мерзавца, который так не по-воински издевается над неповинным казаком, — промолвил Богдан.
— Вижу, что ты не получишь от меня оружие. Да, собственно, и рук развязывать не следует.
— Развяжи руки, умоляю. Даю честное слово!
— Хорошо, под честное слово развяжем. Но оружия не дадим! А известно ли пану ребелизанту-бунтовщику, куда его повезут по приказанию подстаросты пана Чаплинского? Да скоро сам узнаешь — куда. Очевидно, выпил бы ты сейчас целый жбан горилки, поднесенный дочерью корсуньского шинкаря?.. Развяжите его да помогите сесть на коня, чурбаны! Пан дал честное слово! А слово Хмельницкого закон, об этом известно и шляхте! — властно приказывал Лащ гайдукам своей украинской сотни.
Хмельницкий только теперь понял, что Лащ, по-видимому, изрядно выпил и сейчас на него заметно подействовал хмель.
— Заиграй ему, Вано, халяндру! — вдруг приказал Лащ цыгану-скрипачу, который всегда сопровождал его.
Ночную тишину прорезали звуки зажигательного цыганского танца, который любил Лащ. На хуторе всполошились собаки и завыли, как на пожарище. Гайдуки вывели Хмельницкого из амбара и посадили на коня. А скрипка цыгана рыдала, словно провожала покойника на кладбище.
Хмельницкий, будучи еще в Корсуне, слышал о том, что Лащ нигде и никогда, даже в военных походах, не расстается со скрипачом. Однажды он даровал жизнь этому бедному цыганенку, который с тех пор с удивительной преданностью служит у него рабом-музыкантом!
— Перевезем пана в более надежное место… Из Боровицы еще похитить могут…
Богдан понимал, что Лащ хочет поиздеваться над ним, заставить унижаться, просить.
— Кто похитит? Друзья? — не удержался Богдан.
— Дябел их разберет, друзья или враги Короны. Разные Поллихи или Полторалихи шатаются в Холодноярских лесах. Доберемся и до них!
Богдан закрыл глаза. Голова трещала то ли от боли, то ли от чрезмерного напряжения. Самойло Лащ поверил его честному слову. Поэтому и он должен с доверием отнестись к сказанному им.
Богдана окутала холодная, морозная ночь. Он полной грудью вдыхал животворный воздух свободы. Но куда его везут в такую темную ночь? Вдруг запели петухи, разбуженные собачьим лаем. Ночная темень, как и в темнице, сковывала его своей неизвестностью.
Лащ верил честному слову Хмельницкого. Казалось бы, что именно сейчас Лащ и вспомнил о своей встрече с Хмельницким в корсуньской корчме. Но слово Хмельницкого действовало на Лаща так, словно он сам его давал!
Заключенного Хмельницкого сопровождало около двух десятков гайдуков с обнаженными саблями. Позорнее всего было для Богдана то, что два гайдука вели его коня на длинных поводьях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183