Догадался, что с командиром что-то происходит, но не мог понять что. Почему командир прибежал сюда с другим связным? И, наверно, очень спешил - грудь ходуном ходит.
- Спички отсырели? - спросил, будто упрекнул, Виктор. - У меня мадьярская зажигалка в кармане.
- А у меня - немецкая, - сказал Толя. - Вот! - Он достал из-под бушлата блеснувшую в темноте зажигалку, подбросил на ладони.
- Так в чем задержка?
- А тут вот пленник! Не кавказский, конечно... Здешний. Потолковал с ним немного. Допросил...
Виктору вспомнилось, что Толя действительно неплохо говорил по-немецки, хотя успел закончить только среднюю школу. Глаза мало-мальски освоились с темнотой, и он заметил в хате две люльки, подвешенные к потолку. Одна из них тихо покачивалась. На кровати сидел человек и держал рукой за люльку.
- Давай свет!
Приказ прозвучал твердо и резко. Толя вытянулся в струнку.
- Так окна не завешаны, товарищ старший лейтенант!
- Завесить!
Выполнять приказ кинулись оба связных. Потом Толя включил фонарик, и Виктор увидел, что люльку покачивает пожилой, заросший щетиной немец. Увидев офицера, немец встал, принял стойку "смирно", однако руки от люльки не отнял.
"От страха поседел", - невольно подумал Виктор, но с первого же взгляда отметил, что человек не очень напуган и глядит на советских воинов доброжелательно.
- Кто такой? - Виктор повернул голову к первому связному.
- Их ездовой, - охотно начал рассказывать Толя. - С той пароконки, что наши хлопцы подбили. Немцы его считают убитым. А он тут... И не знает, куда податься.
- С оружием?
- Да нет. Ничего при нем нету, я проверил. Говорит, что ни разу не брал в руки винтовку, хотя она и лежала в повозке. Мобилизовали его недавно, дома - внуки-близнецы. В такой же, поди, люльке...
Виктор кивнул второму связному, чтоб подежурил у выхода, а сам присел возле стола, хотел дослушать рассказ Толи. Ездовому тоже подал знак сесть. На столе лежала узорчатая домотканая скатерть с симметричными шашечками по краям. Скатерть прикрывала меньше половины стола, потому что была сложена втрое. Наверно, таким способом тут накрывали каравай, а может, и просто нарезанный хлеб. На пустом столе скатерть выглядела ненужной и чужой. В углу над столом висела небольшая иконка в багетовой рамочке, украшенная рушником из той же ткани, что и скатерть. Рушничок окаймлял иконку сверху и по сторонам. Когда Виктор взял из Толиных рук фонарь и посветил в угол, то увидел, что рушничок украшал не "матку боску" и не "Иисуса Христа" в исполнении самодеятельных богомазов, а вылинявшую копию творения Леонардо да Винчи "Мадонна Бенуа".
- Может, вам огурчика малосольного? - вдруг спросил Толя.
Виктор сердито посмотрел на него и отдал фонарь. В этом взгляде Толя уловил молчаливый упрек и стал оправдываться:
- Нет, сам я не лазил. Это немец мне показал: там их целый ушат.
- Так что он тебе еще рассказывал?
- Свою биографию, - ответил связной. - А разведданных никаких!
- А ты спрашивал?
- Нет. Я только слушал. Сын его погиб под Курском, а невестка померла... Вот он сам и растил внуков. Просил, чтоб не брали на фронт. Не помогло.
- Про часть свою что-нибудь знает? - прервал Виктор связного. - Ты, я вижу, всю ночь слушал бы его биографию!
В голосе хоть и слышалась суровость, но она была показная, шла не из глубины души. И Толя чувствовал это, ибо знал, как командир тоскует, вспоминая своего сынишку и молодую жену.
- Я сейчас допрошу этого деда! - сказал он и навел фонарик на ездового. Тот сперва прикрыл глаза ладонью, а потом стал покорно глядеть на Виктора, жалобно моргая усталыми веками.
- Не надо! - твердо сказал Виктор. - Там допросим, дома. А теперь марш отсюда! Пленного с собой!
- Так, может, я тут оставлю вот это? - Толя вынул из кармана бутылку с горючим. - Положу в люльку, подожгу, а тут обои на стенках...
- Отставить!
На обратном пути Виктор невольно представлял себе, как загорелись бы люльки. Одна, потом вторая... Матрасики в них из сухого сена. От люлек занялись бы хата, овин... А если б там были дети? Где люльки, там и дети. Тогда чем он лучше фашистов? Напрягся, чтоб отогнать злую мысль, но она тянула за собою страшное воспоминание...
Угли и пепел на том месте, где недавно была хата. Еще совсем свежие угли, теплый пепел. У печи два обгоревших ухвата - большой и поменьше. Красные, будто заржавели от огня. Там, где была, видно, кухонная полка, лежат в пепле три маленькие глиняные мисочки. Они потрескались от жара, но не распались на части. В них по горстке пепла вместо детского завтрака...
И тогда сразу, и потом, когда первое впечатление будто бы начало слегка затуманиваться, Виктор немел от ужаса, стоило ему вообразить, что из одной из тех мисочек ел его сын. Ел и не доел... Не верила душа, сердце обливалось кровью при мысли, что и малые дети могут гореть в огне войны. И вместе с ними - их колыбели. И даже глиняные мисочки...
На подходе к штабному хутору пришлось замедлить шаг, так как пленный немецкий ездовой уже едва переставлял ноги и не дышал, а хрипел. Стожок возле хутора показался надежным укрытием: Виктор бросился на душистое сено. Сладко и животворно потянуло сухим чебрецом. Потом уловил слабый запах полевой мяты. Все как когда-то дома во время сенокоса, когда выпадала минута передохнуть на скошенной траве.
Толя, уронив голову на сено, моментально уснул.
"Пусть поспит, - сочувственно подумал Виктор. - Сколько их выпадает, таких вот тихих минут?" Бойцы его роты целыми сутками не знали отдыха.
Рядом с Толей улегся пленный ездовой. Виктору показалось, что немец прижался к Толе, чуть не обнял его, как самого близкого человека.
"Заснул или только притих?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30