— Переборка нам нужна. Полная переборочка.
— А что, поизносились?
— По идее, большого износа быть не должно, машины добрые, недавно из среднего. Ну, конечно, — Туляков придвинулся и понизил голос, как будто речь шла о семейной тайне, — последние дни у нас все было под метелочку: соляр, смазка, вот ходовые части и греются. Главное же дело — бомбежка.
— Что бомбежка? — не понял Митя.
— Хуже нет для дизелей. Возьмите, к примеру, такой факт. В Данцигской бухте побомбила нас авиация. Ночью всплываем на зарядку батарей, я сразу замечаю: левый шалит, снижает обороты, стуки, нагрев, то да се… Или такая картина — наваливаются на нас в тумане катеришки, Борис Петрович командует полный вперед. Ну и запускаешь холодный двигатель сразу на большие обороты, обстановка такая, что, даю вам слово, маслом прокачать — и то нет возможности. А в результате?
Такой рассказ о боевом походе Туровцев слышал впервые. Туляков помнил поход памятью моториста, он повествовал о тяжких испытаниях, которым подвергались дизеля, совершенно забывая при этом о собственных.
«Свинство, — подумал Митя. — Я до сих пор ничего толком не знаю о походе. Ни с кем не поговорил, даже не прочитал документов…»
— Не слыхали, товарищ лейтенант? — спросил вдруг Туляков. — Говорят, за границей на подводных лодках две команды.
— Как две? — Туровцеву показалось, что он недослышал.
— Две команды — бортовая и береговая. Бортовая, стало быть, плавает, воюет, а как пришли на базу — точка. Сходит на берег, а заступает береговая. Ремонт, покраска, это уж ее забота, бортовая только отдыхает.
Нечто подобное Митя слышал, но никогда не задумывался, хорошо это или плохо.
— По идее, оно будто подходяще. Как, товарищ лейтенант?
Митя пожал плечами.
— Не знаю, — протянул он. — Тут еще надо подумать.
Он и не подозревал, что этим ответом завоевал сердце старшины. Туляков заулыбался:
— Вот именно, подумать. Вопрос будто и простой, а… — Он не докончил фразу, изобразив степень сложности вопроса губами и пальцами. — Так что разрешите вам напомнить.
До шестого отсека Митя так и не добрался. Прибежал с «Онеги» Каюров и сообщил, что Ходунов требует срочно освободить штатную каюту.
— Вот что: перебирайтесь-ка вы ко мне, — сказал Каюров, когда они поднялись на «Онегу», — отдельной каюты вам все равно не дадут, а я из уважения к начальству уступлю тебе нижнее место. Доктор со мной жить не хочет, потому что я курю, а он только что бросил и сейчас опаснее тигра. Как сожитель я имею ряд неоценимых достоинств: не храплю, не хвастаюсь любовными победами и не рассказываю старых анекдотов. Идет?
Все это было сказано так весело и дружелюбно, что Мите сразу же захотелось согласиться. Однако для поддержания своего достоинства он ответил, что хочет сперва выяснить обстановку, ну и — само собой — посмотреть, что за каюта.
Обстановка выяснилась быстро — Ходунов не пожелал даже разговаривать об отдельной каюте для лейтенанта Туровцева. Каюровская каюта Мите понравилась: небольшая, зато теплая, дверь в дверь с машинным отделением. Книг и фотографий у Каюрова оказалось даже больше, чем у Горбунова, и Мите стало неловко: при весьма высоком мнении о собственной интеллигентности, у лейтенанта Туровцева не было никаких книг, не было даже карточки отца с матерью.
Митя загляделся на одну из фотографий, пораженный юной прелестью женского лица. Женщина была худенькая с рассыпающимися из-под гребенки светлыми волосами. Она держала в тонких обнаженных руках тяжелый кружевной конверт, стараясь, чтоб лицо младенца попало в объектив. Рядом с женщиной стоял сухощавый и черноватый мужчина в гимнастерке со старинным — на розетке — орденом Красного Знамени. Если б не резкие продольные морщины на бритом лице, можно было бы предположить, что это сам Каюров. В углу той же рамки приткнулся снимок, изображавший сурового старика с длинной седой бородой, в шубе и высокой шапке.
— Разрешите представить, — сказал Каюров. — Это Мурочка — личность обожаемая. Человек у нее на руках — наш сын Алексей Васильевич, от подробной характеристики воздержусь, ибо мы пока не знакомы. Мужчина с орденом — мой отец Никита Степанович Каюров, директор зверосовхоза, область Коми. Старец, которого ты принимаешь за моего деда, — Константин Эдуардович Циолковский. Ну так как — по рукам?
От нижнего места Мптя отказался и явно огорчил этим Каюрова, — как видно, он тоже предпочитал верхнее.
После обеда — лодочников кормили в той же кают-компании, но по другой норме, и тоже плохо — они вернулись в каюту, отдраили иллюминатор, легли и закурили.
— Не раскаиваетесь? — спросил Каюров.
Свесившись со своей верхней койки, Митя увидел, что минер смеется.
— В чем?
— В переходе на двести вторую.
— А почему я должен раскаиваться?
Каюров опять засмеялся, на этот раз громко.
— Слушай, друг, ты вроде нашего Халецкого: он тоже любит отвечать на вопрос вопросом. Кроме шуток: я убежден, что лучше двести второй кораблей не бывает. А впрочем, может, и бывает — я не видел. В конце концов тебе тоже понравится. Но сперва Горбунов выпьет у тебя ведро крови.
— Скажи, пожалуйста, — спросил Митя, стараясь говорить небрежно, — что такое Горбунов?
— Вам как прикажете — в двух словах?
— Желательно.
— Виктор Иванович Горбунов не такая простая человеческая особь, чтоб уложить ее в два слова. В общем, если хочешь жить с ним в мире, запомни: он обожает вводные и ненавидит допуски.
— М-да, — сказал Митя. — Коротко, но туманно.
— Что такое вводная задача, тебе должно быть известно из курса тактики.
— Предположим. А какая разница между вводной и допуском?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182