Был раскинут бивуак, объединены запасы, и ни в каком ресторане так хорошо не пилось и не елось, как под открытым небом. Возвращались уже в сумерках, усталые, исцарапанные, но счастливые; после этого путешествия авторитет В.В. стал магическим, весь сентябрь был как бы окрашен в особые, Ивановские тона. Когда Ивановы уезжали, у автобуса, несмотря на ранний час, выстроились почти все обитатели дома, одетые в матросские тельняшки (по капризу торговой сети этими тельняшками был завален соседний промтоварный ларек). Всеволоду Вячеславовичу были оказаны адмиральские почести и поднесен ценный дар - "куриный бог" весом в пуд.
Я потому так подробно рассказываю о Коктебеле, что именно там сложилось мое представление о характере В.В. и рассеялись многие кажущиеся "несовместимости". Вопрос решался неожиданно просто: Иванов был настолько крупен, что все вмещал. В его просторном теле и емкой душе было место для всего, он был прост и сложен, в нем отлично умещались трезвый реалист и необузданный фантаст, замкнутость и общительность, величайшая скромность и Люциферова гордыня, житейская беспомощность и многоопытность старого скваттера, наивность ребенка и мудрость аксакала, яркая национальная самобытность и органический интернационализм. В нем жили, не тесня друг друга, ученый книжник, интеллектуал, философ - и сибирский мужик, таежный охотник. В его характере как бы слились черты двух ставших классическими образов "Бронепоезда" - добрая мужицкая сила партизана Вершинина и острый проницательный взгляд образованного революционера. Возвращаясь к спектаклю Художественного театра, я хочу поделиться одним давним наблюдением: чем дальше углублялись в созданные ими образы Качалов и Хмелев, тем более приобретали сходства с Всеволодом Ивановым. Позднее я часто вспоминал обоих, глядя на мирно сидящего за чайным столом писателя. Иногда у В.В. был совсем хмелевский испытующий взгляд поверх очков, а иногда совсем качаловская, как бы прячущаяся в бороде лукавая усмешка - та самая, с которой тот говорил: "Ну, кого я буду прятать? Никого я не буду прятать..."
После возвращения из Коктебеля мы стали регулярно видеться, реже в Москве, чаще в Переделкине. Встречались мы также на заседаниях приемной комиссии в Союзе писателей. Заседания были длинные, и, покончив с делами, мы обычно шли в клубное кафе, чтоб подкрепить свои ослабевшие от бесконечных словопрений силы чашечкой кофе и бутербродами. Пост председателя комиссии по приему в Союз В.В. занимал в течение многих лет до самой смерти и был, на мой взгляд, идеальным председателем - доброжелательным и строгим, беспристрастным и неравнодушным, его авторитет был достаточно велик, чтоб не быть непререкаемым, он не чувствовал себя оскорбленным, оставаясь в меньшинстве, и уважал чужое мнение почти так же, как свое собственное. Ему сразу удалось создать ставшую традиционной и сохранявшуюся при всех составах комиссии несколько академическую, чуточку церемонную и в то же время не лишенную юмора атмосферу заседаний, столь отличную от резковатого стиля, свойственного многим писательским дискуссиям. В.В. всегда помнил, что за каждым поданным заявлением стоит живой человек, писательская судьба, и старался избегать случайных, непродуманных решений. Бывало, что мнения рецензентов круто расходились и возникала опасность, что при голосовании будет много воздержавшихся. Тогда В.В. со вздохом протягивал руку к лежащей на столе стопочке печатного и говорил: "А что если я тоже почитаю?" И на следующем заседании рассказывал о прочитанном так просто, точно и зримо, что колебавшиеся сразу обретали необходимую уверенность.
При всей щепетильной добросовестности по отношению к общественным обязанностям В.В. не скрывал своей нелюбви к заседаниям, временами у него бывал совершенно отсутствующий взгляд, и можно было поручиться, что в этот момент его мысли блуждают где-то далеко за пределами старого особняка на улице Воровского, где мы обычно собирались. У меня сохранилась посланная мной во время заседания записка с резолюцией В.В. В записке я просил разрешения уйти пораньше, я ждал к обеду приехавшего с Камчатки друга, и мне не хотелось опаздывать. Получив записку, В.В. долго ее разглядывал, затем вздохнул и написал: "Я вам завидую, т.к. сам бы с ним пообедал". И пообедал бы, если б его не удерживал долг председателя, - В.В. принадлежал к тем людям, которых хлебом не корми, а дай поговорить с бывалым человеком. В данном случае "хлебом не корми" выражение не совсем точное - более всего В.В. любил именно застольную беседу, большинство встреч и разговоров происходило не в рабочем кабинете, а на превращенной в столовую просторной теплой веранде переделкинской дачи, где стоял большой, почти всегда накрытый стол, за этим столом обедали, пили чай, иногда выпивали, но всегда разговаривали. Здесь можно было встретить самое разнообразное общество, гостей и домочадцев, москвичей и приезжих, гости были отовсюду - с берегов Сены и с берегов Иртыша, всех сажали за стол без чинов и угощали тем, что было в доме. Не помню, чтоб к чьему-нибудь приходу как-то особенно готовились, чтоб кого-нибудь как-то особенно усаживали или потчевали, все сидели вперемежку, свои и заезжие, знатные иностранцы и забежавшие на огонек дачные соседи. Шел общий разговор, говорили обо всем на свете: чаще о жизни, реже о литературе и совсем редко о делах окололитературных. В последние годы В.В. проявлял живой интерес к современной науке, немалую роль тут сыграла его дружба с академиком П.Л.Капицей и научные успехи младшего сына Вячеслава в новой и увлекательной области знания - структурной лингвистике.
1 2 3 4 5 6 7 8