Тут же холодильник и электрическая плитка на две конфорки. За стойкой бармен, молодой парень в жилетке, которую он носит, чтоб походить на барменов из фильмов с Жаном Габеном. Перед ним кофейная машина и сверкающий никелем пульт управления, кнопки, рычаги и краны, из которых под напором бьют струи ледяного пива или кока-колы. Почти все табуреты заняты посетителями, и бармен лихо управлялся со своими разнообразными обязанностями, нажимал кнопки и рычаги, жарил яичницы, вылавливал из кипятка горячие сосиски, откупоривал маленькие бутылочки и отмеривал что-то из больших, получал деньги, возвращал на блюдечке сдачу, вытирал губочкой мокрый пластик комптуара, при этом он успевал перешучиваться с завсегдатаями, улыбаться случайным посетителям, переключать мурлыкавшую вполсилы радиолу и выскакивать из-за прилавка, чтоб обслужить сидящих за столиками у окна.
Войдя, я остановился в нерешительности. Вариантов было два: первый – залезть на единственный свободный табурет у комптуара, взять с никелированной подставки вареное яйцо и целлофановый пакетик с жареной картошкой, запить все это чашкой кофе, после чего немедленно отправиться к себе на верхотуру, где и обдумать свою будущую речь; второй, чисто парижский, – расположиться за одним из столиков у окна, заказать что-нибудь посущественнее, например яичницу с ветчиной, спросить у бармена лист чистой бумаги и не спеша поработать, как, по свидетельству мемуаристов, работали в публичном одиночестве парижских кафе Жорес, Луначарский и многие другие великие ораторы. Второй вариант представлял известный риск – не исключено, что мои сведения, почерпнутые из художественной и мемуарной литературы, устарели, и как только я разложу свои заметки, ко мне за стол вопрутся со своими бокалами и вонючими трубками какие-нибудь симпатичные горлопаны, и я только даром потеряю драгоценное время. Но меня всегда привлекал эксперимент, и я решился. Бармен принес мне несколько листков почтовой бумаги и даже предложил послать мальчика в соседний киоск за газетами. Пока жарилась моя яичница, я успел набросать небольшой планчик и тут же его похерить. Поначалу мне мешали сосредоточиться разговоры у комптуара, хлопание входной двери и доносившееся с улицы шуршание автомобильных шин, но как только я уверился, что этот шум не имеет и не будет иметь ко мне никакого отношения, я сумел отключиться от всех внешних помех не хуже, чем в моей московской башне. Я отвлекся лишь на минуту, чтоб спросить подошедшего ко мне бармена, не завтракал ли здесь высокий мсье в сером костюме, с карточкой на лацкане пиджака. На какое-то мгновение взгляд бармена стал жестким и испытующим. Но, вероятно, я все-таки мало похож на агента полиции, потому что в следующую секунду он уже улыбался и доверительно сообщил: описанный мной мсье несомненно был и завтракал, если можно считать завтраком сырое яйцо, которым мсье закусил двойную порцию джина с тоником. Это был плохой признак, но тут я был бессилен. Я постарался сосредоточиться на неотложной задаче, и это мне удалось. Не то чтоб я перестал видеть и слышать, напротив, мне доставляло удовольствие рассматривать прохожих через чпсто вымытое толстое стекло и даже прислушиваться к разговорам у комптуара. Однако все эти зрительные и слуховые впечатления оставались только фоном для той основной работы, которая совершалась во мне. Прежде чем выступать на большой и незнакомой аудитории, мне надо было поговорить с самим собой. Разобраться в услышанном и определить свое отношение. Привести в действие механизм памяти и извлечь из своего опыта то, что может представить общий интерес. И, наконец, ответить на главный вопрос, который по-французски звучит «que faire?» и в той или иной форме задается всеми людьми планеты без различия языка и племени.
Итак, что же я скажу сегодня всем этим людям? Для меня не представляет труда, не заглядывая в бумажки, рассказать им, что в современной цивилизации способствует увеличению продолжительности жизни человека, а что его преждевременно старит и убивает. На эту тему я могу говорить часами. Но в моем распоряжении ровно пятнадцать минут. Европейский регламент строже нашего. К тому же из этих пятнадцати я могу потратить на профессиональный разговор не более шести-семи. Надо быть кратким. Чехов сказал: краткость – сестра таланта. Сказано прекрасно, не надо только думать, что талант – брат краткости.
Пожалуй, стоит сказать несколько слов о цифре, которой определяется средняя продолжительность жизни у нас и в других развитых странах. За последние десятилетия она значительно возросла. Цифрой этой можно гордиться, но нельзя бездумно хвастаться. Как-то я похвастался, и наша районная врачиха Софья Михайловна (разговор был с ней) ответила мне грустной улыбкой: «Дольше живут – дольше болеют». Она права. Даже на примере своего дома я вижу, сколько старых людей не живут, а существуют. Их существование, искусственно поддерживаемое средствами современной медицины, мучительно для них самих и ложится тяжким грузом на близких им людей и на общество в целом. Следовательно, ближайшая задача науки – продлить не условное биологическое существование, а полноценную жизнь.
Полезно было бы сказать несколько слов о генетических последствиях алкоголизма родителей, но, кажется, у меня на это нет времени. Пусть об этом скажут генетики.
Приближаюсь ко второму кругу вопросов, условно обозначенных мной «que faire?». Здесь у меня далеко не все так четко продумано. Чтоб навести порядок в своих мыслях, избираю наиболее лапидарную форму – интервью. Только вопросы себе я задаю сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160