Хан передвинул таблетку во рту под язык, как говорил ему доктор, и через мгновение грудь отпустило, громовые удары в ушах ослабли и комната перестала покачиваться. Налитые кровью глаза хана вернулись к старику, который плакал и дрожал всем телом и никак не мог унять дрожь. – Ты, сын собаки! Значит, ты смеешь кусать руку, которая тобой владеет, – ты, твой мясник и вся твоя паршивая деревня. Ибрим, – приказал хан одному из своих охранников, – отведи его назад в Абу-Мард и побей камнями, пусть вся деревня побьет его камнями, побьет его камнями, потом отрежь руки мяснику.
Ибрим и еще один телохранитель подняли воющего старика на ноги, ударом кулака заставили его замолчать и открыли дверь, чтобы выйти, но остановились, когда Хаким хрипло произнес:
– Потом сожгите деревню!
Хан посмотрел на него, прищурившись.
– Да, потом сожгите деревню, – словно эхо, повторил он, не сводя глаз с Хакима, который не отвел глаз, стараясь найти в себе мужество. Дверь закрылась, и теперь тишина сгустилась, нарушаемая одним лишь натужным дыханием хана. – Наджуд, Айша, оставьте нас! – сказал он.
Наджуд замешкалась, ей очень хотелось остаться, хотелось услышать, как Хакиму будет вынесен приговор, она злорадствовала, что Азадэ застали за прелюбодеянием и поэтому накажут, когда бы ни поймали снова. Хорошо, хорошо, хорошо. Вместе с Азадэ сгинут они оба, Хаким и Рыжеволосый с Ножом.
– Я буду рядом, если ваше высочество соизволит позвать меня, – сказала она.
– Ты можешь идти в свои покои. Айша, ты жди в конце коридора.
Обе женщины ушли. Ахмед удовлетворенно закрыл дверь: все шло по плану. Два других охранника стояли в молчании.
Хан шевельнулся, болезненно поморщившись, и махнул им рукой.
– Подождите снаружи. Ахмед, ты останься. – Когда они ушли и в большой холодной комнате их осталось трое, его взгляд опять вернулся к Хакиму. – «Сожгите деревню», – сказал ты. Хорошая мысль. Но это не извиняет твоего предательства или предательства твоей сестры.
– Ничто не может извинить предательства против отца, ваше высочество. Но ни Азадэ, ни я не предавали вас и не замышляли заговора против вас.
– Лжец! Ты слышал Ахмеда! Она призналась в том, что предавалась блуду с диверсантом, сама призналась в этом!
– Она призналась в том, что любила его, ваше высочество, много-много лет назад. Она поклялась перед Аллахом, что никогда не совершала прелюбодеяния и не предавала своего мужа. Никогда! Перед всеми этими паршивыми псами, сыновьями собаки и еще хуже, перед этим муллой левой руки, что должна была сказать дочь хана! Разве она не старалась сберечь твое имя перед лицом этой подлой кучи дерьма?
– Все играешь словами, все пытаешься защитить шлюху, которой она стала?
Лицо Хакима посерело.
– Азадэ влюбилась, как в свое время влюбилась мама. Если Азадэ шлюха, значит, вы сделали шлюхой мою мать!
Кровь снова бросилась хану в лицо.
– Как ты смеешь говорить такое!
– Это правда. Вы возлегли с ней до того, как поженились. Потому что она любила вас, она тайно впустила вас в свою комнату, рискуя при этом жизнью. Она рискнула своей жизнью, потому что любила вас и потому что вы умоляли ее. Разве наша мать не убедила своего отца принять вас и уговорить вашего отца позволить вам жениться на ней вместо вашего старшего брата, который хотел взять ее второй женой? – Голос Хакима пресекся, когда он вспомнил ее умирающей, ему было семь, Азадэ шесть, они еще мало понимали, видя лишь то, что их мама страдает от ужасных болей из-за чего-то, что все называли «опухоль», а снаружи, во дворе дворца их отец Абдолла убивается от горя. – Разве она не вступалась всегда за вас перед вашим отцом и старшим братом, а потом, когда вашего брата убили и вы стали наследником, разве не она залечила разрыв между вами и вашим отцом?
– Ты… ты не можешь знать подобные вещи, ты был… ты был слишком мал!
– Старая нянька Фатима рассказала нам, перед смертью она рассказала нам все, что смогла вспомнить…
Хан едва слушал его, тоже захваченный картинами прошлого, он вспоминал тот несчастный случай на охоте, стоивший жизни его брату, который он так тонко подстроил, – старая нянька могла знать и об этом тоже, а если это так, то, значит, об этом знает Хаким, и знает Азадэ, значит, еще больше причин заставить их замолчать. Вспоминал он и все те волшебные мгновения, которые провел с Напталой Прекрасной, до и после брака и во все дни, пока не началась боль. Они были женаты меньше года, когда родился Хаким, два, когда появилась Азадэ, Наптале тогда было всего шестнадцать, крошечная, телом похожая на Айшу, но в тысячу раз прекрасней, ее длинные волосы были как золотая канитель. Еще пять божественных лет, детей больше не было, но это не имело никакого значения, разве у него не растет сын, крепкий и стройный, тогда как все его три сына от первой жены родились болезненными и быстро умерли, а его четыре дочери были уродливыми и сварливыми. Разве его жене не было всего двадцать два года, полной здоровья, такой же сильной и чудесной, как двое детей, которых она произвела на свет? Времени полно, будут и еще сыновья.
Потом возникла боль. И сделалась страшной. Никакой помощи от врачей из Тегерана.
«Иншаллах», – сказали они.
Облегчение приносили только наркотики, все более сильные по мере того, как она иссыхала. Аллах, даруй ей покой райского сада и позволь мне отыскать ее там.
Он смотрел на Хакима и видел в нем Азадэ, которая была копией своей матери, слушая, как тот продолжает говорить:
– Азадэ просто влюбилась, ваше высочество. Если она любила того человека, неужели вы не сможете простить ее? Разве ей не было всего шестнадцать и она не была изгнана в школу в Швейцарии, как позже и я был изгнан в Хой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37