– Никогда – в этом его сила. И только некоторые из нас животные, Сайада, остальные просто слишком забиты, чтобы знать разницу. Где твоя цивилизованная палестинская терпимость?
– Ваши мужчины затолкали ее всю в дыру, над которой садятся на корточки, Теймур. Если бы ты был женщиной, ты бы меня понял. – Она потрогала воду еще раз; та начала понемногу нагреваться. – Пора мне возвращаться в Бейрут – здесь я постоянно чувствую себя грязной. Ни разу не было у меня ощущения чистоты за долгие месяцы.
– Я тоже был бы рад вернуться. Здесь война закончилась, а в Палестине, Ливане, Иордании – нет; им там нужны опытные бойцы. Там есть евреи, которых надо убивать, проклятье Сиона, которое надо изгнать, святые места, которые надо вернуть назад.
– Я рада, что ты вернешься в Бейрут, – сказала она, маняще посмотрев на него. – Мне тоже приказали возвращаться домой через пару недель, что чудесно меня устраивает – я еще смогу принять участие в демонстрациях. Марш протеста, запланированный на четверг, будет самым огромным!
– Не понимаю, тебе-то что за дело. Иран – не твоя проблема, и все эти ваши марши и митинги протеста не принесут никакого толку.
– Ты ошибаешься. Хомейни не дурак. Я принимаю участие в маршах по той же причине, по которой работаю на ООП, – во имя нашего дома, во имя равенства для женщин Палестины… и да, для женщин всего мира. – Ее карие глаза вдруг вспыхнули; он никогда не видел ее такой прекрасной. – Женщины вышли на улицы, мой милый, и клянусь Богом коптов, настоящим Единым Богом, и твоим марксистом Лениным, которым ты втайне восхищаешься, пора мужского господства закончилась!
– Согласен, – тут же сказал он и рассмеялся.
Она рассмеялась вместе с ним:
– Ты шовинист, и это при том, что ты знаешь истину. – Вода нагрелась до идеальной температуры. Она сняла свою лыжную куртку. – Давай примем душ вместе.
– Хорошо, расскажи мне про бумаги.
– Потом. – Она разделась безо всякого смущения, и он тоже; оба были возбуждены, но терпеливы, потому что были опытными любовниками – любовниками уже три года, в Ливане, Палестине и здесь, в Тегеране, – и он намылил ее, а она намылила его, и они играли друг с другом, их игра постепенно становилась более интимной, более чувственной, более эротичной, пока она не вскрикнула раз, потом другой, и затем, когда он вошел в нее, они идеально слились друг с другом, делаясь все настойчивее, нетерпеливее, взорвавшись одновременно внутри себя, – потом они умиротворенно лежали вместе в постели, согреваемые электрическим одеялом.
– Который час? – сонно спросила она с глубоким вздохом.
– Час любви.
Сайада тихонько вытянула руку, и он дернулся, застигнутый врасплох, и отодвинулся с протестующим криком, потом перехватил ее руку и прижал ее к себе.
– Еще нет, даже в твоем случае, моя любовь! – промурлыкала она, нежась в его объятиях.
– Пять минут.
– Не меньше пяти часов, Теймур.
– Час…
– Два часа, – с улыбкой сказала она. – Через два ты снова будешь готов, но к тому времени меня уже здесь не будет. Тебе придется затащить в постель одну из своих боевых подруг. – Она подавила зевок и потянулась, совсем как кошка. – О, Теймур, ты удивительный любовник, удивительный. – Тут ее уши уловили какой-то звук. – Это душ?
– Да, я не стал его выключать. Какая роскошь, а?
– Да, да, роскошь, но растрачиваемая впустую.
Она выскользнула из постели и закрыла за собой дверь в ванную, присела на биде, потом встала под душ и вымыла голову, потом обернула вокруг себя полотенце, высушила волосы электрическим феном и вернулась в спальню, ожидая найти его мирно спящим. Но он не спал. Он лежал на кровати с перерезанным горлом. Одеяло, которым он был накрыт до половины, промокло от крови, отрезанные гениталии были аккуратно уложены на подушке рядом с ним. Два мужчины стояли у кровати и смотрели на нее. Оба были вооружены револьверами с глушителями. Через открытую дверь спальни она видела третьего, охранявшего входную дверь.
– Где остальные бумаги? – произнес один из мужчин у кровати по-английски, но с необычным акцентом; его револьвер смотрел ей в живот.
– В… во Французском клубе.
– Где именно во Французском клубе?
– В ящике. – Она слишком долго проработала в палестинском подполье и обладала слишком большим жизненным опытом, чтобы удариться в панику. Сердце ее билось медленно, и она пыталась решить, что ей делать, прежде чем умрет. В сумочке у нее был нож, но она оставила ее на прикроватной тумбочке, и сумка теперь лежала на кровати рядом со всем своим содержимым, и ножа там не было. Никакого оружия под рукой, которое могло бы ей помочь. Ничего, кроме времени – на закате сюда вернутся остальные. Только до заката еще очень далеко. – В женском гардеробе, – добавила она.
– В котором ящике?
– Я не знаю. На них нет номеров, и порядок такой, что, если тебе нужно что-нибудь отдать на хранение, ты отдаешь это женщине-работнице клуба, вписываешь свое имя в журнал, она расписывается рядом и возвращает тебе то, что ты сдаешь, когда ты попросишь, но только тебе лично.
Мужчина бросил быстрый взгляд на своего напарника, тот кивнул. Оба были темноволосыми и темноглазыми, с усами, и ей никак не удавалось определить акцент. Они могли быть иранцами, арабами или евреями, могли быть откуда угодно, от Египта до Сирии или до Йемена на юге.
– Одевайся. Если попытаешься что-нибудь выкинуть, то твоя дорога в ад не будет такой безболезненной, как у этого человека – мы не стали его будить. Ясно?
– Да. – Сайада вернулась в ванную и начала одеваться. Она не пыталась спрятаться или прикрыться. Человек стоял в дверях и внимательно наблюдал за ней, глядя не на ее тело, а на руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37