И доктор Антонов питал к ней симпатию. Сразу уточним: его чувство не имело никакого амурного привкуса. Человек уже пожилой, регулярно получающий письма от жены и детей, доктор Антонов выделял Люси Вилис среди других сестёр милосердия как землячку.— Здравствуйте, землячка! — поприветствовал он Люси и на этот раз.— Да какие же мы земляки, Андрей Филиппович? — улыбнулась Люси. — Мы ж из разных губерний: вы — Оренбургской, я — Уфимской.Доктор шутливо стоял на своём:— Земляки, земляки, и не пытайтесь отвертеться. Уфимской губернии когда-то вовсе не было, и ваш Богоявленский завод подчинялся Оренбургу.— Уж если на то пошло, здесь в госпитале лежит мой земляк в буквальном смысле слова.— Кому ж это так повезло, уважаемая Люси? Кто он?— Подпоручик Кулагин. Мы с ним из одного посёлка.— Э, фройлайн, тут вы глубоко заблуждаетесь. Александр Кулагин — оренбуржец. И мать его, и супруга живут в Оренбурге.— Вы знаете его мать и… супругу?— Знаю, знаю. Тесть Александра — известный в городе хурург, мы с ним большие друзья.— Вот как… — проговорила Люси, сразу потускнев.Она и сама не понимала, почему слова доктора Антонова так огорчили её. Да, Люси была немного неравнодушна к Александру Кулагину, но добиваться его любви и, тем более, брачных уз с ним в её планы не входило. Ну, провели они когда-то один вечер, танцевали на банкете, который устроил её отец. Что ж из этого вытекает? Разве этого достаточно для любви, того возвышенного состояния, представление о котором Люси почерпнула из французских романов? И разве, с её точки зрения, не противоестественны были бы любовные переживания здесь, среди покалеченных, стонущих, страдающих от боли?И всё ж после разговора с доктором Антоновым, когда прозвучало это неожиданное рядом с именем давнего приятеля слово «супруга», отношение Люси к Александру резко, изменилось. Теперь лишь обязанности сестры милосердия заставляли её заходить в палату, где лежал Кулагин. И она уже не вступала в задушевные беседы с ним, а лишь коротко справлялась о самочувствии.Впрочем, вскоре Люси одёрнула себя: «Что это за поведение? Какие у меня основания для обиды?..» Проявление холодности к раненому офицеру противоречило тому, чему её учили на медицинских курсах. Долг превыше всего!Её происхождение — отец из обрусевших немцев — с началом войны обернулось для неё болезненным чувством вины перед Россией, и именно для того, чтобы продемонстрировать свою верность долгу перед ней, перед Россией, Люси поступила на курсы, а затем добилась отправки на фронт. Долг повелевал ей спасать умирающих, облегчать страдания раненых.До поступления в госпиталь Кулагина самым близким для Люси человеком был доктор Антонов. Александр уже фактом своего появления оттеснил доктора в сторону. Но в душе Люси понемногу, подспудно стало накапливаться раздражение против земляка, которого она вначале опекала, как никого другого. Дело было в том, что Александр имел довольно странные для офицера взгляды. Выше всех на фронте он ставил солдата и мысли о нём выразил примерно так: стреляет — солдат, в штыки идёт — солдат, умирает прежде всего — солдат, измученный окопной жизнью, голодающий, обовшивевший; вся тяжесть неправедной войны — на его плечах, и можно лишь удивляться его долготерпию… Для Люси подобные высказывания были неприемлемы, так как не согласовывались с её пониманием долга.…Не вдруг усвоил подпоручик Кулагин такие взгляды. После окончания училища его представления о войне были связаны с блеском полководческого искусства: походы Александра Македонского и Наполеона Бонапарта, разгром Александром Невским немецких рыцарей, взятие Суворовым Измаила, поражение, нанесённое Кутузовым тому же Наполеону, — вот образцы этого искусства, которым посвящены тяжёлые тома сочинений историков. Александр зачитывался ими. Он избрал своим девизом слова Гая Юлия Цезаря: «Пришёл, увидел, победил».Началась война. Он пришёл, увидел… А вот с победой получилась основательная заминка. Поначалу Александр винил в этом интендантов: снабжение было поставлено из рук вон плохо, не хватало даже оружия. Сам он воевал храбро, не боялся ни раны, ни смерти, в бою кидался в самое пекло, своим примером воодушевляя солдат, и солдаты его уважали. Однако дела на фронте шли всё хуже и хуже, и конца этому не было видно. На третий год войны Александр потерял веру в победу и махнул рукой на то, что солдаты уже при нём откровенно ведут не дозволенные разговоры. И здесь, в госпитале, когда он вспоминал свой взвод, ему вновь слышались знакомые голоса:— Кому нужна эта война? Ради кого страдаем?— Ясное дело — ради буржуев.— Верно. Мы кровь проливаем, а буржуи карманы набивают.— А мы что — в убытке? Гляньте, сколько у нас скота расплодилось, — смеялся какой-нибудь шутник, поддёв концом штыка выброшенную кем-то нательную донельзя грязную, обовшивевшую рубаху. — Стадами бродят, как у киргизов — курдючные овцы…— Эй-эй! Не тряси тут рубахой, казак яицкий. Скотов своих на нас натрясёшь. Кинь в огонь…— Чего боишься-то? У тебя ж они тоже, поди, водятся.— Водятся, да не такие. У моих левое ухо справа пришито…Во взвод частенько заглядывал солдат Тихон Иванов, служивший в этой же роте. Он заводил самые опасные разговоры.— Вы, братцы, небось, все домой хотите, — заговорил он однажды, сворачивая цигарку. — И германцы, оказывается, того же хотят. Надоела, говорят, война. Им надоела, и нам надоела. Дома жёны и ребятишки раздеты-разуты, с голоду пухнут. Так какого лешего воюем? Кто нас заставляет? Смекните сами. Смекнули? Хорошо! Что ж дальше делать? Вот у тебя в руках винтовка. Большевики говорят:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111