Возможно, со временем вы и сами увлечётесь охотой на медведей. Научитесь пить кумыс — чудо как хорошо делают его башкиры. Полюбите этот край, забудете и думать о Петербурге. Какая здесь природа! Может затмить многие прелести Швейцарии…— Да, природа превосходная, — согласился судья. — Мне очень нравится.Беседу прервал мастер Игнацо Кацель.— Каспадину доктору и каспадину герихмейстеру шелаю один кароший добрый вечер и прифет от глубин зертса, — проговорил он, угодливо улыбаясь.— А, господин Кацель! — отозвался доктор. — Как ваши раны, телесные и душевные? Заживают?— Бестен данк, бестен данк, доктор! — поблагодарил немец и, обрадованный тем, что нашёл, с кем перекинуться словом, сел рядом на диван. — Но, доктор, это есть ушасно. Ушасно! Как мошно свой шеф избивайт? Как мошно без разрешений каспадина упрафляющего делать штрайк? Это есть забастовка! Это будет сорок фосьмой год в Афстрии…Кацель пришёл в великое возбуждение, вытаращил глаза, замахал руками.— Что думайт русский царь и правитель? Это есть революцион! Это есть сорок фосьмой год!..Судья сидел со скучающим выражением на лице: он недолюбливал иностранцев. Доктору тоже вскоре надоело изображать любезность. Немец, наконец, заметил это и, извинившись, поднялся, пошёл искать более внимательных слушателей.— О чём толкует этот толстяк? — не скрывая своей неприязни к мастеру, спросил Антропов.— Случился тут казус… Восемь рабочих подрядились выполнять какие-то ремонтные работы. Договаривались они вот с этим самым Кацелем. А когда пришло время получки, оказалось, что мастер рассчитал плату не так, как обещал. В свою очередь и бухгалтерия её урезала. Двум рабочим-башкирам начислили меньше, чем остальным, хотя все работали одинаково. Кацель объяснил: в колониях туземцам платят меньше, это общепринято, так должно быть и здесь… Ну, и случилась заваруха. Кацель прибежал ко мне, измазанный кровью. Тех рабочих, всех восьмерых, арестовали. Да вам, должно быть, известно их дело?— Дела, дела… — неопределённо ответил судья.Проплыла мимо всё с той же наигранной улыбкой мадам Лизабет: хозяйка, до этого развлекавшая разговорами женщин, почувствовала, что гости начинают скучать, и теперь старалась поспеть всюду, обласкать взглядом каждого. Ждали старшину, начинать банкет без него было бы, разумеется, бестактностью. Люси, выглядевшая в этом собрании цветком мака среди репейников, в меру своих сил помогала матери разгонять скуку. Но вскоре внимание девушки целиком сосредоточилось на новом госте. Это был молодой человек в юнкерской форме. Как только он поднялся по лестнице и вошёл в зал, Люси поспешила навстречу и занялась им. Женщины рассматривали его с откровенным любопытством, переговаривались:— Мне кажется, я где-то видела этого юношу.— И мне его лицо как будто знакомо.— По-моему, он хорошо воспитан.Люси беседовала с молодым гостем по-французски.— Комбьен дэ тан рестерэ ву иси?— Же ревьен а Оренбург данзюн смон.— Се доманж… — Долго вы пробудете здесь?
— Через неделю уеду в Оренбург.
— Жаль…

Судья, которому многие были незнакомы, спросил у доктора:— Не знаете, кто это?— Александр Кулагин. После смерти отца, содержавшего здесь торговое заведение, живёт в Оренбурге, поступил в военное училище. Видимо, решил во время каникул побывать в родных местах.В зале зазвучала музыка: для увеселения гостей были приглашены два скрипача и пианист. Люси объявила дамский вальс, пригласила на танец Александра, и они прошли несколько кругов. Гости — за исключением увлечённых игрой преферансистов — расположились в расставленных вдоль стен креслах, наблюдали за единственной вальсирующей парой. После окончания танца поаплодировали.Появились слуги со сверкающими подносами, разнесли прохладительные напитки. Снова зазвучала музыка. Один из слуг подошёл к Вилису и негромко сообщил: старшина прислал человека сказать, что быть на банкете не сможет. Вилис слегка поморщился, дал знак музыкантам, чтобы прекратили играть.— Господа! Прошу к столу! — пригласил он.Предложив руку жене пристава, управляющий возглавил шествие в столовую, где гостей ожидали официанты в белых перчатках. Над богато приготовленным столом ослепительно сияла огромная люстра — предмет особых забот и гордости хозяина. Люстра произвела впечатление.— Мон дье! Кель шарман! Кель шарман! — Мой бог! Как прекрасно! Как прекрасно!

— воскликнула супруга пристава.Расселись за столом в соответствии с занимаемым в обществе положением: во главе стола — пристав, рядом — судья и адвокат, далее — доктор, начальник почты, мастера-иностранцы.— Господа! — провозгласил Вилис. — Позвольте открыть наше небольшое собрание по случаю величайшего торжества Российской империи!Гости бурно зарукоплескали.— Мы живём далеко от Петербурга, в глухой провинции, затерянные среди лесов, — напыщенно продолжал Вилис. — Но возвышенные наши чувства сливаются с тем, что испытывают сегодня члены венценосной семьи, блистательная столица и вся торжествующая империя. Я предлагаю, господа, первый тост за государя-императора! Ура!С грохотом отодвинув стулья, гости поднялись и опорожнили рюмки стоя.Последовали тосты за государыню-императрицу, за великого князя — дядю царя, за каждую из царских дочерей. Звенели хрустальные рюмки, наполняемые безмолвными официантами.Чем больше хмелели гости, тем громче становились голоса и чаще звучал пьяный смех. Приставу пришлось долго стучать вилкой о бутылку, требуя внимания: оказывается, ещё не пили за здоровье его превосходительства генерала Дашкова — хозяина завода. Выпили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111