.. Ну да, семнадцать… Зейнеп быстро оделась, сама прибрала постель.— Ассалаумагалейкум!..Вошел Есиркеген со сложенной вдвое плетью в руке. Он давно уже был не мальчик. Об этом лучше всего говорили довольно густой пушок над верхней губой, вытянувшиеся отвердевшие скулы, ширина плеч. Несмотря на то что Есиркеген учился с русскими, одет он был по богатой аульской моде. На голове красиво сидела голубая бархатная шапка, отороченная серым каракулем. С голубым плюшевым воротником был и короткий сюртучок из белой верблюжьей шерсти. Широкие штаны из голубого бархата свободно падали на черные блестящие хромовые сапоги с высокими, в три пальца, каблуками…Зейнеп одним взглядом охватила его всего, с ног до головы… Да, такой парень вполне может вызывать любопытство у девушек. Она пошла к нему с широко раскрытыми объятиями, и щеки Есиркегена чуть не сгорели он жарких тетиных поцелуев. Он почуствовал теплоту ее тела, вспомнил происшедшее с ним шесть лет назад и почти силой освободился из ее объятий.— Ну, как живет ваш аул? Как отец с матерью — живы, здоровы?Зейнеп сияла от радости.— Здоровы… Все хорошо…— Да ты посмотри, какой джигит вырос! — Она, видимо, поняла, что он вспомнил ту ночь, и звонко рассмеялась. — Говорили, что ты в городе учишься. Уж городские девушки, наверно, научили тебя кой-чему!..Есиркегену не понравилось, что она говорит с ним в шутливом тоне, но ответил учтиво:— Учиться там приходится у учителей, а не у девушек.— Ну уж, не скромничай. У городских все так устроено, как и у нас… * * * Быстро закололи барана, поставили самовар. Пили настоянный на вяленом приреберном жире казы кумыс. На обед были приглашены два аксакала. Поговорив о делах в мире и пожелав хорошего здоровья жене ага-султана и ее племяннику, они ушли…Зейнеп уже подробно принялась расспрашивать его о городской жизни. Как бы между прочим интересовалась она, на городской или аульной собирается он жениться, а потом прямо спросила, отведывал ли он городских женщин. Она так заманчиво смеялась, что Есиркеген не знал, куда девать глаза. Он краснел, каждый раз надувал губы, отвечал невпопад. Хоть и было ему почти семнадцать, но душой он был чист, как весенний нераспустившийся бутон.А Зейнеп… Чем больше удивления было в прозрачно-чистых глазах юноши, тем более двусмысленными становились ее шутки. Она лежала на постели, животом подмяв под себя подушку и беспрерывно смотрела на него. То и дело взбрыкивала она ножками, и шелковая ткань сползала, обнажая полные белые икры. Маленькой ручкой она игриво трепала его волосы. Пухлые пальчики ее подрагивали…Никто в ауле не воспринимал как грех их долгое пребывание вместе. И бедный юноша, у которого уже были совсем другие, более высокие понятия об отношениях между мужчиной и женщиной, не знал, куда ему деваться. Он приехал сюда по настоянию деда Масан-бия, чтобы передать поклон родственнице, и совсем забыл про ту ночь. Когда солнце склонилось к закату, Есиркеген собрался было уезжать, но Зейнеп не отпустила его.— Куда же ты торопишься, словно дома молодая жена заждалась? Переночуй, отдохни как следует…Она так умоляла его, что он вынужден был остаться. Вечером Есиркеген навестил своих товарищей, которые, как и он, гостили на каникулах у родных. Они сказали, что поедут только утром, и ему волей-неволей пришлось вернуться в тетину юрту.Роскошный ужин устроила Зейнеп для Есиркегена, позвала двух его соучеников и некоторых аксакалов. Они хорошо поговорили и далеко заполночь разошлись по своим юртам. Зейнеп сама постелила Есиркегену перину на почетном месте, укрыла его красным шелковым одеялом на козьем пуху, потом, потушив восьмилинейную керосиновую лампу, ушла за спинку кровати и принялась там раздеваться.Медленно раздевалась она, и все клокотало у нее в груди от бессильного гнева. Повернувшись в противоположную сторону, юноша сделал вид, что крепко заснул. Не было для нее страшнее муки. При всей своей настойчивости, она все же не решалась открыто позвать его к себе или лечь с ним рядом. Недосягаемой звездой в небе был для нее сейчас этот лежащий в трех шагах молодой мужчина, и ей казалось, что она умрет, если не достанет эту звезду. * * * С боку на бок переворачивалась Зейнеп на своей огромной никелированной кровати, раздавался призывный серебряный звон, который еще больше распалял ее. Да и ночь выдалась какая-то невыносимо душная, и ей казалось, что все ее истомившееся тело поджаривают на медленном огне. Неужели этот щенок не мужчина? Здесь рядом, ждет его такое наслаждение, а он спит себе! Что же может сдерживать его?Она сначала хотела встать и выгнать его из дому, потом готова была броситься на колени и умолять его о пощаде. А он спал и сладко посапывал во сне… Нет, это уже задевало ее женскую честь! Неужели она такая некрасивая, что молодые джигиты уже спят с ней в одной юрте и не хотят коснуться ее!..— Ну погоди!.. — прошептала она и, накинув халат, вышла на улицу. Притворявшийся до сих пор спящим Есиркеген повернулся к двери и с любопытством посмотрел ей вслед. Он уже чуть было действительно не заснул, но тем временем вернулась Зейнеп в сопровождении рабыни, которая несла большой медный таз для купания. Родственница скользнула взглядом по крепко зажмурившему глаза юноше и удовлетворенно усмехнулась про себя.— Погоди, дорогой! — еще раз прошептала она.Есиркеген сквозь сомкнутые веки удивленно наблюдал за приготовлениями. Рабыня поставила таз посередине юрты — на то место, где разжигают огонь. Потом она принесла со двора медный чайник и ведро горячей воды. Зейнеп спокойно сбросила с себя роскошный халат и осталась совсем голой…— Ничего, он спит!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106