Он видел, как Саймон делает то же самое: бродит по безжалостному дому. Косые ранние лучи осветили вымытый кухонный стол, заставленный кружками и стаканами. Никто не спал (чему удивляться?), но Том уже зевал.
Саймон отодвинул кресло назад, согревая руки о наполовину наполненную кружку.
— Итак, теперь мы здесь. Нас трое. Порядок не нарушен. — В голосе слышалось возбуждение, даже безрассудство.
— Дом бдит? Вы это хотите сказать? — устало отозвался Том.
— Нас здесь столько, сколько нужно дому. Вы должны были заметить это: вы у нас наблюдатель, историк.
— Я не понимаю вас.
— Подумайте, в этом доме живут лишь трое людей. Вас выставили отсюда через три ночи, правда? — Тяжелые веки прикрывали глаза, обращенные к молодому человеку. — Это случилось потому, что вы стали четвертым. Здесь не нужно четверых. Дом этого не любит. Ему нравится, когда здесь трое: мать, отец и дитя, или мать, сын и кузина, или женщина, муж и любовник. — Внезапно дрогнув, голос его умолк. А потом послышалось негромкое: — Ну, вы знаете, как это происходит. Боже, как я ненавижу это место. Как я ненавижу все эти правила.
— Здесь всегда было так? — Том обнаружил, что ищет листок бумаги и карандаш, чтобы записать слова. Раз он не может уснуть, следует воспользоваться ситуацией. Материал этот пригодится для книги.
Он осадил себя, ругая за подобные мысли, за жуткий эгоизм: ведь Рут сейчас в больнице и умирает.
Но Кейт вместе с Алисией отправилась в отель, и повесть звала Тома. Он нуждался в ней или в некотором откровении. Повесть объясняла причины его пребывания в поместье, придавала ценность самому его существованию.
Саймон, похоже, ничего не заметил. Если Том хотел писать, он хотел выговориться. Взяв бокал с бренди, Саймон отпил добрую треть его.
— О'кей. Значит, нам нужно каким-то образом скоротать эти часы. Это самое худшее в смерти. В неотвратимой смерти. Надо дождаться ее прихода. А потом привыкнуть к ней, Боже милосердный. Потом… всегда наступает это «потом». На него уходят годы. Так мне сказали (в действительности это сделала Рут) в те далекие дни, когда мы еще любили болтать. Эти бедные ублюдки, которые ей звонят, очень горюют. А не кажется ли вам, мой новорожденный писатель, что горевать — это почти все равно что любить? Правда, схожие чувства? Мучает бессонница, не хочется есть, все вокруг не так и не на месте. И как медленно тянется время!
Саймон остановился, взгляд его мельком пробежал по лицу Тома.
— Ну что ж, все знают об этом, так? А потому давайте подыщем нейтральную тему, сухую и академическую. Не провести ли урок истории, чтобы заполнить некоторые пробелы? У вас есть чем писать? — Он покопался среди груды газет сбоку от себя. — Вот возьмите.
И протянул ему перо и блокнот, в котором Рут иногда записывала перечень покупок. Рука его дрожала.
— Готовы? Будем считать, что вы интервьюер, а я знаменитость… «Мистер Лайтоулер, когда вы впервые осознали, что этот дом отнюдь не относится к ординарным сооружениям?» Это вы говорите. А я отвечаю: «Я просто люблю этот дом, ребенком я обожал приезжать сюда и хочу остаться здесь навсегда». — Крайняя искусственность покинула голос. — А теперь, похоже, так и будет. — Саймон умолк, основательно приложившись к бренди. — Не хотите ли? Помогает при шоке, так говорят… По-моему, это началось, когда я вернулся сюда в 60-х годах. В Оксфорде я вел себя плохо. Виновата была Рут, хотя говорить об этом в нынешнем положении бестактно; такие вещи не рассказывают в милых семейных беседах. Тогда она не хотела связываться со мной. Сказала, что слишком молода, словом, что-то в этом роде. И с меня уже было довольно. Потом… Девушка, которую я знал в университете, забеременела… — Он нахмурился. — Рут это тоже не понравилось. Я думал, что Лора избавилась от ребенка. Мама сказала, что она так и поступила, но, возможно, случилось иначе… Она не хотела брать от меня денег. В общем, одни неприятности в Оксфорде и неудача в любви. Потом я сочувствовал оставленной мной Лоре.
Он посмотрел на Тома.
— Мне было только двадцать. Немногим старше, чем сейчас Кейт. Я хотел академического успеха и Рут. Но она не желала меня, и эта девушка заполнила пробел.
— Так, значит, ее звали Лора?
Ничего не замечая, Саймон пожал плечами.
— Да, это была жуткая ошибка, первая в долгом-долгом ряду. Черная дыра на совести, повод не спать по ночам. Пятно на карме, если хотите. По-моему, я расплачиваюсь за нее до сих пор. Впрочем, не только занес…
— А где вы познакомились с ней?
— Не помню. В Оксфорде, но неважно… во всяком случае, я вернулся сюда в поместье. Здесь был папаша. — Он взял бокал и пригубил бренди. — Великий негодяй Питер Лайтоулер. Он перебрался сюда в деревню, в Красный дом, и я был рад его обществу, был рад какой-то… защите.
— Защите? — Но ум Тома был обращен к другому. Он мчался по совсем неожиданной тропе. Шариковая ручка выпала из его рук. Он прекратил писать.
— Этот дом ! — прошипел Саймон. — Этот проклятый, запятнанный кровью дом! Он напоминает бифштекс… Красный, сырой, кровоточащий. Смешанный из событий, не пропеченных как надо… не годный , не подготовленный. С этой Лягушкой-брехушкой, Листовиком и странными колесами, шелестящими по ночам, — о, вы их тоже слыхали? Наверное, в третью же ночь. Дом выкатил всю артиллерию. — Саймон помедлил. — Какие же выводы, Том, сделает из этого ваша юная головушка?
Том игнорировал выпад. Даже не заметив его, он настойчиво спросил:
— А вы помните фамилию Лоры?
— Разве это существенно? Что она может вам дать? — Что-то в голосе Тома зацепило его. — Что вы хотите сказать ?
— Вы помните фамилию Лоры? — криком ответил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117