– запало в голову Алене. – Горгоны смеются, музыка играет, но человека-то нет!»
5
Как только распахнулись для посетителей двери и гайдук Весельчак встал возле них, в двери те вошел щегольски одетый господин. Был он в изящной полумаске, не густые брови над этой полумаской были настолько известны всему Санктпетербургу, что гайдук возгласил:
– Милости просим, господин генерал-поли…
Вошедший закрыл ему рот перчаткой, перебив выразительно:
– Господин матрос!
– Здравия желаем, господин матрос! – поспешил поправиться Весельчак, сам думая: роба на нем серая, форменная, хоть из лучшего амстердамского сукна. Шляпа тоже серая и с лентой. Но ежели его превосходительству угодно предстать матросом, мы что ж…
Солнце стояло еще высоко, и послеобеденный зной не прошел, а в пустынной зале Чистилища преображенские унтера пропускали по кружечке: сегодня им было идти в ночной наряд. Мысли же их витали этажом выше, где угрюмый Цыцурин готовил зеленый стол к игорному действу.
Из всех младых преображенцев только князь Антиох шампанеи здесь не пил, картами не занимался, а рассуждал о серьезном, рассеянно крутя снятой с лица маской.
– Русский народ, судари мои, лет через сто… Да нет, почему через сто? Через пятьдесят, через двадцать – русский народ сотворит такую словесность, иже есть литература, коей не было у классических народов древности!
Его собеседником был граф Рафалович, который тоже не держал в руке кружки с шампанеей. На нем был умопомрачительный кафтан черного атласа с серебряным шитьем.
– Хе-хе! – посмеивался Рафалович. – Князья Кантемиры, что вам все Россия да Россия. А бывали ли вы, например, в Лондоне?
– Он у меня спросил, – Сербан указал кружкой в атласную грудь Рафаловича, – стану ли я, молдаванин, сражаться против Англии или Франции, ежели они воевать начнут с Россией…
– Ну да, ну да, – засуетился Рафалович. – Вы знаете, сколько доброго желает Англия вашей молдавской отчизне!
– Добра-то желает, – воскликнул Сербан. – А султану нас постоянно продает! Отец покойный рассказывал…
– Ну и что ты на это ответил? – перебил его Антиох.
– Я в политике не разбираюсь, но за такие вопросы обещал ему голову проломить!
– О-ох! – так и присел граф Рафалович, а Холявин захохотал, показывая все свои великолепные зубы.
В это время Цыцурин вышел на площадку лестницы, приглашая гостей пожаловать. Преображенцы загомонили, двинулись фалангой.
– Эй, пиита российский! – Евмолп подхватил Антиоха. – Неужели и сегодня не сыграешь?
– Оставь его, – сказал Сербан. – Он карты называет «пестрыми пучками», а за мною ходит только для того, чтобы надо мною висеть, как бремя совести. Эй, пиита, раз сам не играешь – раскошеливайся! Дай хоть полтинничек, так хочется пару ставок сорвать.
– Берите у меня, – предложил Рафалович. – Могу одолжить кому угодно и на какой угодно срок.
Они выстроились вокруг стола, покрытого зеленым сукном, на котором были разбросаны цветные фишки и нераспечатанные колоды карт. Никто не начинал: денег ни у кого не было.
Антиох, стоя за спинами игроков, говорил Рафаловичу;
– С тех пор как отец увез нас сюда, мы стали сыновьями России. Я говорю вам это, граф, как есть твердо и прошу мне более вопросов об этом не задавать. Мы такие же русские, как, например, вот Евмолп Холявин, уроженец славного города Мценска…
– Гляньте, – сказал Сербан, – какие карты промыслил наш великий Цыцурин! Короли похожи на взломщиков, а валеты на карманных воришек.
– Слушай все-таки, Сербан… – не отставал от него брат. – Не играл бы ты… Нянюшка наша про тебя дурной сон видела.
– А у меня, – закричал Сербан, подкручивая ус, – есть предчувствие, что именно на эту колоду мне повезет!
– Что тебе всё карты и карты… – с досадой сказал Антиох. – В Кунсткамере, был я вчера, такие привезли книги…
Преображенцы оглушительно захохотали и затянули на церковный лад:
– «Умен, как поп Семен, книги продал, карты купил, сел в овин и играет один!»
– А ну, – накинулся на брата Сербан, – давай деньги или проваливай отсюда!
– Осмелюсь вновь предложить… – робко вступил Рафалович, позванивая мощной.
– Эх, была не была! – воскликнул Холявин. – Возьму кредит у чужеземного графа! Это вам, сударь, не философский ли камень помогает?
На бедного Антиоха никто внимания не обращал, хотя он и вирши обличительные читал, сиречь сатиры:
– «Из рук ты пестрые пучки бумаг не выпускаешь. И мечешь горстью мозольми и потом предков твоих добытое добро…»
– Валет, валет! – завопили преображенцы, видя, что у Сербана пошла не та карта. – Обмануло тебя твое предчувствие!
Проигравший Сербан смущенно теребил ус. Брат подал ему фляжку с ромом, но Сербан молча пошел к Рафаловичу за ссудой.
6
Господин в матросской одежде некоторое время наблюдал за игрой, потом, видя, что внимание всех отвлечено проигрышем Сербана, приподнял портьеру и проник во внутренние покои.
В старой Москве да и в Санктпетербурге в голову не пришло бы без спроса проникать в домашние покои. Но здесь вольный дом, потому-то он и называется вольным, что каждый волен в нем делать что угодно.
– Что угодно? – спросила Зизанья, встретив «господина матроса» под аркой, которая вела внутрь.
Через ее курчавую голову он обратился прямо к маркизе, сидевшей на кушетке. Показал ей новенький двухрублевик: можно ли разменять на серебро и сколько берут за размен?
В руках маркизы Лены был все тот же таинственный инструмент – кифара, или гитара. Она пощипывала струны, и получалась мелодия странная, словно жалоба на неведомом языке.
– Нет, – сказала она, даже не взглянув на вошедшего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80