Но и в самом деле перед ней лежал человек, мало, в сущности, знакомый, почти чужой и ныне уходивший от нее навсегда.
Дверь приоткрылась, и в образовавшейся щели показалась голова Клавы Голиковой. Маша взглянула на подругу и недовольно отвернулась. Клава вошла, неся котелок, осторожно ступая тяжелыми сапогами. Она была в ватнике, надетом на халат, отчего казалась непомерно растолстевшей.
— Ну, что? — спросила она тихо, присмирев от участия.
Маша повела головой и не ответила.
— На, поешь, — робко шепнула Голикова, не вполне уверенная в том, что ее предложение уместно сейчас.
— Опять горох… — заметила Маша.
— Опять…
— Не хочу, — сказала Маша. Ее раздражали трогательные заботы подруги, на которые она, в сущности, не имела права.
— Поешь все-таки… — Голикова умоляюще смотрела на Рыжову.
— Ладно… Поем, — сказала Маша и поставила ужин на пол.
«Странная какая», — подумала Голикова с некоторой досадой.
Ее сочувствие было слишком велико, чтобы она могла не желать более ясного, общедоступного выражения горя.
— Ты бы поспала часок, — посоветовала она, бессознательно испытывая Машу.
— Как же я могу? — возразила та.
— Я посижу за тебя, — предложила Голикова.
— Нет, не надо…
Клава опустилась на пол и нежно обняла подругу.
— Знаешь, я комиссару нашему все рассказала, — сообщила она.
— Зачем это? — встревожилась Маша.
— Он тебе разрешил за Горбуновым ухаживать…
Маша ничего не ответила, и Голикова, обидевшись, помолчала. Потом, по-своему истолковав сдержанность подруги, горячо шепнула ей на ухо:
— Ты не отчаивайся… Может, еще отлежится… Я уверена, что отлежится…
Маша не произнесла ни слова, и Клава печально вздохнула.
— Закури, Муся, — предложила она. — Говорят, от папироски легче становится… Я сверну тебе, хочешь?
— Глупости какие, — сказала Маша.
— Все бойцы советуют…
Клава тихонько погладила руку Маши.
— А хочешь знать, от чего действительно бывает легче? — доверительно прошептала она. — От мести!..
— Это правильно, — согласилась Маша.
Голикова прижала ее к себе.
— Переживания какие! — сказала она почти обрадованно.
— Уйди, Клавка! Уйди, прошу тебя, — проговорила Маша негромко, тоненьким голоском, но с такой силой, что Голикова испугалась.
— Что? Что? — спросила она, отстранившись.
— Ничего… Уходи! — повторила Маша; ее глаза полуприкрылись, легкая тень ресниц дрожала на щеках.
— Да что с тобой? — прошептала Голикова. Маша, не отвечая, опустила голову.
— Ох, прости меня! — слабо крикнула Клава, ощутив вдруг на лице слезы сочувственного восторга.
Добрые круглые глаза ее часто мигали. Она поспешно отступала к выходу, чувствуя, наконец, запоздалое удовлетворение.
Дверь стукнула, затворившись за Голиковой, и Маша взглянула на Горбунова. Веки его были разомкнуты и серые блестящие глаза устремлены вверх. Маша быстро встала на колени и замерла в ожидании.
Горбунов пристально рассматривал темный, затененный потолок, такой высокий, что вначале он показался ему облачным вечерним небом. Старший лейтенант не догадывался еще, где он находится, однако не испытывал особенного любопытства. Он чуть повернул голову, и в поле его зрения появилась стена, такая же темноватая, пустынная, как в тюрьме. Горбунов опустил глаза еще ниже и увидел девушку, которую сейчас же узнал. Не удивившись, словно все это происходило с ним во сне, он остановил на Маше вопрошающий взгляд.
— Проснулись!.. — сказала она задрожавшим голосом.
«Я проснулся… — подумал Горбунов. — Разве я уже проснулся?» — И он без интереса подождал, что последует дальше.
— Я… — выговорил он и умолк, шевеля запекшимися губами. — Я ранен? — спросил он, так как еще не знал этого точно. Его неприятно поразил собственный голос: тихий, с хрипотцой.
— Не сильно, — сказала девушка.
Горбунову показалось вдруг, что в комнате не хватает воздуха; скуластое лицо его стало испуганным.
— Маша? — спросил он.
— Я и есть, — запнувшись, ответила девушка.
Она машинально потянулась к косынке, чтобы поправить ее, но, поймав себя на этом желании, поспешно опустила руки.
— Как? — прошептал Горбунов и задвигал локтями, стараясь приподняться.
— Лежите, лежите, — сказала Маша.
— Как же? Как? — спрашивал старший лейтенант.
Он был очень слаб и поэтому не мог совладать со своим волнением. Жестковатый рот его кривился.
— Вот, приехала… — сказала Маша.
— А я… я не знал…
Горбунов закрыл на секунду глаза и вновь поднял веки. Он видел Машу, ее овальное личико, полный, небольшой рот, утиный носик, видел глаза, излучавшиеся на него, — они показались Горбунову ярче и больше, так как Маша похудела. Он видел ее со всеми достоинствами, какими наделила девушку его пристрастная память о ней, со всем тем, что, быть может, осталось неизвестным для других. Поэтому Маша казалась ему более прекрасной, чем позволяло его обессилевшее сердце.
— Как это… я не знал? — повторил Горбунов, бессмысленно двигая руками по одеялу.
— Тише… Вам нельзя, — сказала Маша.
Но словно кто-то шепнул в ее душу «можно», отвечая тому, что слышалось в голосе Горбунова, было написано на его красном от жара лице.
— Давно… приехали? — спросил старший лейтенант.
— Три дня уже… — ответила Маша, порозовев от непонятной неловкости.
— Поправились… значит?
— Отлежалась, — сказала девушка.
Горбунов громко всхлипнул и поморщился. Он чувствовал себя растроганным до такой степени, что это было похоже на страдание.
— Отлежалась… — прошептал Горбунов.
«Он плачет», — подумала Маша, пораженная силой чувства, обращенного на нее. Взволновавшись, она опустила лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63