– Оккупационные я одним махом заработаю. Арестую поинтеллигентнее девку, выдам ее абверу за Веру Железнову, и десять тысяч в кармане.
– Десять тысяч? Так просто? – удивился Михаил Макарович.
– Не, друг. Я пошутил. Все это, к сожалению, не так просто. Кое-кто из нас за такую аферу головой поплатился. А я жить хочу. И хорошо жить. Без грязи и страха. Эх, сейчас бы так тыщонок пять рейхсмарок.
Михаил Макарович оглянулся, поплотнее прижал дверь и спросил:
– А зачем они вам?
– Раз нет, так и разговора нет.
Чувствуя, что начальник полиции знает что-то важное, Михаил Макарович пообещал попробовать сколько-нибудь раздобыть. Но для этого, мол, надо проехать либо в Дорогобуж, – Михаилу Макаровичу надо было посмотреть, чем на этом пути занимаются дорожные отряды и саперы, так как туда зачем-то повезли много колючей проволоки, – или в Холм-Жарковский, – на этой линии ему хотелось разузнать, куда собираются уходить дивизии 6-го армейского корпуса.
Полицай вытащил из бокового кармана бумагу и положил на стол:
– На, читай! – потом схватил ее и снова засунул в карман.
Михаил Макарович успел прочесть то немногое, что предписывалось сделать… «Все излишки продовольствия, теплую одежду и обувь и все ценное отобрать, сдать на склады. Потом по указанию начальника тыла группы войск немедленно отгрузить и отправить… Продовольствие населению оставлять по минимальной норме и не более как на два месяца».
– Понимаешь, в чем дело? – полицай смотрел на него посоловевшими глазами. Михаил Макарович непонимающе выпучил глаза. – Эх ты, остолоп! А еще коммерсант. Во! – полицай первоначально постучал себя по лбу, а потом по столу. – Скажи, зачем все подчистую берут и народ на голод бросают? Зачем?
– Во имя процветания и благополучия Великой Германии, я так понимаю, – не моргнув глазом, ответил Михаил Макарович.
– М-м, – словно от зубной боли, удивляясь тупости корчмаря, замычал полицай и протянул пустую бутылку. – Принеси-ка еще шкалик. Не жмись, не жмись. За то, что я тебе поведаю, полведра не пожалеешь. Иди, век за меня бога молить будешь. Ну, что стоишь?
– Да уже поздно, ваша честь. Да и вы уже, как бы вам сказать…
– Иди или я сам пойду. – И полицай вытолкнул Кудюмова за дверь.
Михаилу Макаровичу ничего не оставалось делать, и он принес не шкалик, а остаток поллитровки и, ставя на стол бутылку, сказал, что это все и больше ничего нет.
Вылив в стакан все, что было в бутылке, и держа стакан в обеих руках, полицай таинственно поведал то, о чем Михаил Макарович и Вера только догадывались:
– Ты, Петр Кузьмич, и твоя Броня мне, словно родные. Ведь только у вас я отдыхаю и заглушаю свою тоску. – Полицай облапил хозяина и поцеловал в щеку. – Так вот, друг! Если не хочешь попасть в руки коммунистов и гепеу, то закрывай свое заведение и двигай отсюда подальше, за Березину. Пропуск я тебе сделаю.
– Партизаны что-нибудь замышляют? – Лицо Михаила Макаровича выражало испуг.
– Партизаны? Не-е, – качал полицай рукой, облокоченной на стол. – Ты у нас в этом смысле как у Христа за пазухой.
– Тогда чего ж? – все еще недоумевал Кудюмов.
– А тово! – и полицай поманил пальцем. А когда Михаил Макарович нагнулся, он обхватил пятерней его шею и, притянув его к себе, зашептал в самое ухо: – В среду нас инструктировал главный. Приказал забирать у населения все, – полицай похлопал по карману, где находилась зловещая бумага, – вплоть до меридиана Белый, Дорогобуж, Спас-Деменск. Хитро сказано – «до меридиана»! А где тот меридиан, скажем, у нас? Оказывается, в этот «меридиан» надо брать районы вплоть до комендатур – Бельской, Батуринской, нашей, Дорогобужской… и так далее… Срок этой операции – конец февраля. Понимаешь ты? Конец февраля! Поначалу мы думали, что красные наступают, но потом пронюхали, и оказалось, что наши сами будут отходить. Боятся, как бы их тут, подобно Сталинграду, не прихлопнули. Сафоновский и издешковский коменданты уже пятки смазывают. Вчера свое барахло двинули на запад… – Полицай протянул стакан: – На, глотни за то, чтобы все было так, как хочется. А хочется, Петр Кузьмич, спокойной жизни. Ох как хочется!..
За такие важные сообщения Михаил Макарович не побрезговал бы не только глотнуть, но даже поцеловать в губы эту ненавистную тварь.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Утро 23 февраля удалось на славу. Яркое солнце, пробившись сквозь густой переплет ветвей сада, по-праздничному играло зайчиками на замерзших стеклах окна.
– Какой же это час? – подхватился Яков Иванович и посмотрел на часы. – Десять? Ну и ну! – И все же ему не хотелось вылезать из теплой постели: ведь за всю войну он первый раз по-настоящему выспался. Да еще в теплой избе и притом после бани.
Яков Иванович потянулся, отодвинулся в сторону от упрямого «зайчика», слепившего глаза, и, уткнувшись лицом в подушку, решил поваляться.
Все подобное, казавшееся в мирное время обыкновенным, теперь, во фронтовой жизни, было чуть ли не верхом блаженства…
На другом конце деревни в подлатанной саперами избе лежал в постели Хватов. Он тоже не спал уже. Но разбудило его не солнце, а настойчивый стук в дверь:
– Товарищ полковник! Это я, майор Парахин. Вы назначили в девять, а сейчас десять.
– Простите, – ответил Хватов. – Совсем забыл. Входите. Я сейчас. – Наскоро приведя себя в порядок, Хватов пригласил майора к столу. – Слушаю вас.
– Откровенно говоря, товарищ полковник, у меня ничего особенного доложить вам нет… В полку все благополучно. Да, вчера был в госпитале – он недалеко отсюда, – навестил Милютина, – тянул Парахин.
– Ну, как Корней Игнатьевич? Скоро выйдет?
– Поправляется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142