Уж я-то знаю!
Он сощурился и заглянул мне в глаза с настырностью врача-окулиста.
– Кто вам это сказал? Запомните, большие деньги не делаются на ерунде. Они: а) делаются большими деньгами, б) достаются по наследству, и в) долго и тяжело зарабатываются.
Он сказал это таким тоном, что мне захотелось немедленно законспектировать его слова – сказался рефлекс примерной ученицы. Но ни ручки, ни бумаги под рукой не оказалось.
Васька с Гретой куда-то исчезли. Была только аллея из высоких деревьев, солнечная дорожка, я и он. Он вдруг засмеялся. Смеялся он хорошо: как ребенок, который не заботится о приличиях – откинув голову назад, показывая ряд ровных белых зубов.
– И потом, я очень хорошо учился! Очень! И главное – долго! – крикнул он и пропал.
Я не успела спросить, какое ему до нас с Васькой дело, и чем кормить эту собаку.
* * *
– Приехали! – крикнул Толик.
Я очнулась и с трудом включилась в действительность. Мы стояли у громадного серого здания, похожего на тюрьму. Из советских времен ему досталось не только название, но и внешний вид. Толик выволок тюк с костюмами и потащил его к дверям, бороздя свежевыпавший снег.
– Там призы, – Деля указала на две большие коробки. – Ну, где мужская сила?
– Не, – сказал водила, – мне за это не платят. Мое дело баранку крутить. А конфеты таскать я не нанимался.
– Я нанималась! – Деля со злостью схватила одну коробку и, пошатываясь на огромных каблуках, помаршировала за Толиком.
– Господи, – вздохнула Сорокина, – знала бы я, чем мне придется заниматься!
Коробку она не взяла, у нее были каблуки и очень короткий свингер из чернобурки.
– Слушай, – сказала мне Жанна, одергивая на себе небесно-голубую дубленку, – у тебя самая подходящая форма одежды для поднятия тяжестей.
И она ушла, бормоча: «Вкусная и сладкая, белошоколадная. У меня внутри орешка, съешь меня и будет, будешь...»
Я вздохнула, взяла коробку, и под насмешливым взглядом водителя потопала за ними. От коробки так одуряюще пахло шоколадом и еще чем-то вкусным, что я вспомнила, что с утра, кроме жидкой манной каши ничего не ела. Правда, в агентстве я заскочила в местный буфет, но цены там так меня поразили, что я, понюхав вкусный воздух, оттуда сбежала. Теперь я тоже нюхала воздух, он пах шоколадом, печеньем, и еще чем-то, чем пахнет только в Новый год.
Идти пришлось долго, по каким-то переходам, коридорам, и лестницам.
Потом мы долго примеряли костюмы. Заяц и правда оказался мне великоват, но Толик и Деля, вооружившись булавками что-то где-то подкололи, загнули, и я смогла свободно двигаться, не путаясь в лапах.
Сорокина, поругиваясь, влезла в узкий, длинный коричневый чехол, закрывавший полностью лицо, и не дававший свободно передвигать ногами. Для глаз и рта в нем были маленькие прорези. Сорокина фыркала сквозь них, чихала, и в сотый раз сообщила всем, что она не актриса ТЮЗа, а модель.
Зато Жанна костюмом осталась довольна. На ней красовалось суперкороткое белое платье, открывавшее чулки на ажурной резинке, на ногах были высокие белые сапоги, а на голове белый капор. На мой взгляд, она больше подходила для танца кан-кан в ночном клубе, чем для детского праздника.
Детей был полный зал, заиграла музыка и Деля вышла на сцену. Она оказалась прекрасной ведущей, дети перестали носиться между рядами и затихли, слушая ее приветственные речи.
– На сцену, девицы! – шепнул Толик. – И от души работаем, от души! Помните, клиент хорошо заплатил!
Сорокина что-то забубнила в своей трубе, и еле переставляя ноги в узком одеянии, засеменила на сцену. За ней попрыгала я, Жанна вышла последней.
– А вот и наши сладкие герои! – радостно воскликнула Деля в микрофон.
– Да, – вдруг не по тексту громко заявила Сорокина.
Тут я поняла, что понятия не имею, в какой последовательности мы должны играть свои роли.
– Во мне много карамели! – вдруг чересчур громко закричала Сорокина, и мелко-мелко передвигая ногами, быстро пошла вперед.
– Меня нет вкусней на свете!
Она зачем-то замахала длинными худыми руками, видимо, старательно выполняя наказ Толика работать «от души».
– Жуй меня, кусай меня...
– Стой! – крикнула Деля, но было поздно. Сорокина рухнула в оркестровую яму. В яме были инструменты, поэтому последовательно послышались звуки барабана, тарелок, гул контрабаса и других струнных инструментов. Зал захлебнулся детским хохотом и аплодисментами.
– Черт, – тихо ругнулась Деля, и подскочив к яме спросила:
– Верка, ты в порядке? Сиди там, как-будто так и надо! Дети! – закричала она бодро в микрофон. – Наша палочка такая вкусная, что ее утащил, ее съел... кто, дети?
– Контрабас! Барабан! – закричали дети.
– Дирижер! – басом закричал чей-то папа с первого ряда.
– Я кто? Я кто? – услышала я над ухом панический шепот Жанны.
– Ты конфетка Белоснежка! – тихо подсказала я.
– Ты конфетка Белоснежка! – выкрикнула Жанна.
– Я? – испугалась Деля.
– Да не вы, а она! – я устала от интенсивного шепота. – Вкусная и сладкая, белошоколадная!
Нашему дебюту грозил полный провал.
– У меня внутри орешка! – вспомнила Жанна. – Съешь меня и будет... и будешь... Хрюшкой! – выдала она вдруг версию Сорокиной.
Зал застонал то хохота.
– Кошмар! – зачем-то в микрофон сказала Деля и схватила за юбку Жанну, которая как зомби быстро пошла к оркестровой яме. Из ямы выглянула труба с прорезями для глаз и вежливо спросила:
– Можно я текст договорю?
Деля странно хрюкнула и споткнулась о длинный шнур микрофона. Дети от хохота посползали с кресел на пол. Я поняла, что нужно спасать представление и так запрыгала по сцене, изображая зайца, что из-под ног полетела пыль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11