Колеса стучали, деревья мелькали, сердце билось в предчувствии волнующей встречи.
Татьяна прижалась к прохладному оконному стеклу, закрыла глаза, и вспомнила, как она познакомилась с Глебом.
...Она на пустынном пляже, в купальнике, с мокрыми волосами, стоит перед мольбертом. Делает мазок, отходит, долго смотрит, что получилось, снова окунает кисть в краски, смешивает их на палитре, делает снова мазок и опять отходит от мольберта на шаг. Она внимательно смотрит то на море, то на свой холст. Море изменчиво, Татьяна пытается поймать его дыхание, движение, цвет, но на холсте, как ни бьется она, остается лишь плоская, мутная синь.
Вдруг кто-то сзади перехватывает ее руку. Не успевает она испугаться, как чьи-то сильные пальцы выдергивают у нее кисть, и кисть эта начинает летать над холстом, касаясь его легко и непринужденно.
Татьяна оборачивается. Он стоит перед ней, в одних плавках, высокий, черноволосый, с потрясающими, пронзительными глазами.
– Да, – говорит она. – Да! Да! Теперь это море. А была просто синяя краска! Как вам удалось это?
Он молча и пристально на нее смотрит. Она смущается и начинает одевать джинсы.
– Не надо! – останавливает ее он. – Не надо, я не маньяк, не грабитель и не сумасшедший. Я обыкновенный журналист в служебной командировке. Надеюсь, вас зовут не Таня?!
Опешив, она поднимает на него глаза.
– И не надейтесь. Меня зовут Таня.
Он вдруг рычит, хватается за голову и с разбегу таранит воду.
– Но ты все равно мне нравишься! – кричит он оттуда.
Она догоняет его, и они плывут наперегонки...
Потом были встречи – частые, короткие и украдкой. Он сразу сказал, что женат, что живет с женой по привычке, что детей у них, слава богу, нет, что вообще он по натуре – свободный, злой, одинокий волк, который не может принадлежать одной женщине. Вернее, не мог... пока не увидел ее в купальнике, перед мольбертом, с мокрыми волосами.
За его колючесть, ершистость, умение по всякому поводу и без повода высказать свое колкое мнение, она стала называть его – Еж.
Он не возражал. Ему нравилось, что она так его называет.
Они встречались каждый день, в восемь вечера, на том самом пляже. У нее была сессия в художественном училище – последний курс! – и она после экзаменов, собеседований и консультаций, не заезжая домой, мчалась к нему.
Однажды она опоздала. Автобус сломался, и Татьяна две остановки прошла пешком. Глеб сидел и что-то быстро-быстро писал на песке тонкой палочкой.
– Я опоздала! – закричала она издалека. – Еж, я больше не буду!
– Никаких извинений! – отрезал он и повалил ее на песок, пытаясь губами запечатать ей рот. Она увернулась, расхохоталась и села, плотно обернув сарафаном колени.
– Еж, я родителям про тебя все рассказала!
– Зачем? – в его голосе промелькнул холодок.
– Как зачем? – удивилась она. – Им все равно рано или поздно придется узнать о тебе. Я люблю тебя и не собираюсь скрывать этого. Я... я даже сказала, что ты женат. Пока женат.
– Нет, ну я кайфую, дорогая редакция! – то ли возмутился, то ли одобрил он ее поведение и снова повалил на песок.
– Господи, как папаша орал, когда узнал, что я в сентябре поеду к тебе в Москву. Как орал!! – Она рассмеялась. – «Он волк! Он столичный, развратный волк! Он растопчет тебя и бросит!» Еж, ты не растопчешь меня? Не бросишь?! – она опять рассмеялась.
Он стянул с ее плеча лямку от сарафана.
– Слушай, Тань, ходи так всегда. Твои джинсы мне надоели. И безликие линялые майки тоже надоели. Яркие сарафаны с пышными юбками – вот одежда для настоящей женщины. Ходи так всегда.
Когда они поднялись, Глеб воскликнул:
– Черт! Мой репортаж!
– Какой?
– Вот тут, на песке, я написал гениальный репортаж из этого города, – он показал на взрыхленный их телами песок. – Ноутбука с собой не было и я прутиком на песке... А-а! – махнул он рукой.
– Еж, завтра ты будешь ждать меня здесь же и снова его напишешь! – Она прижалась к нему.
– Завтра я уезжаю в Москву. Командировка закончилась. Жду тебя в сентябре в своем скромном столичном логове на проспекте Мира.
– Еж, до сентября еще так много времени, я не доживу. – Она заплакала и он стал вытирать ее слезы руками.
– Глазом не успеешь моргнуть, как наступит сентябрь!
...Татьяна открыла глаза. Деревья мелькали, колеса стучали, поезд мчал ее навстречу новой, московской жизни.
* * *
В учительской никого не было.
Таня Афанасьева взяла журнал девятого «б» и вышла в гудящий и пульсирующий школьный коридор. Слезы стояли у горла, и она понятия не имела, как проведет подряд три урока литературы. Жизнь рушилась и решительно никому не было до этого дела. Ни матери, ни подругам, ни ученикам, ни коллегам, ни мужу.
Особенно мужу. Он с равнодушной настойчивостью разрушал их тринадцатилетний союз.
У подоконника кучковались девятиклассники. Таня вздернула вверх подбородок, чтобы эти половозрелые парни, не дай бог, не разглядели ее дрожащие губы, влажные глаза и полное отсутствие тонуса во всем теле. Она подобралась вся, напряглась, и прошла мимо них, стуча высоченными каблуками. Правило у нее было такое – чем больше неприятность, тем выше каблук.
Вслед ей вдруг раздался тихий присвист и восторженный возглас:
– Сексбомба!!
Она остановилась как вкопанная, прямой спиной пытаясь высказать всю глубину своего возмущения. Там, за спиной, затихли, перестали, кажется, даже дышать. Поняли – блин, услышала! Поняли – наказания не избежать.
Таня Афанасьева резко развернулась на каблуках и уставилась на парней, вытянувшихся перед ней по струнке.
– Кто это сказал? – спросила Таня дрогнувшим голосом.
– Я! – честно признался Кузнецов из девятого «б» и сделал шаг вперед из шеренги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19