Не могу объяснить, зачем в понедельник я сделала то, что сделала. Измайлова долго не было, наверное, поэтому. Или за тем? В общем, я предупредила охранника, чтобы не шевелился понапрасну, выскочила к автомату возле подъезда и закрутила диск.— Валентин Петрович? — игриво спросила я.— Он самый, — не менее игриво ответил он.Тогда держись, свинья этакая.— Мне бы хотелось с вами встретиться.— А вы кто, барышня?Черт, я еще не сочинила, кто… Но темпа терять нельзя.— Я, Валентин Петрович, институтка и дочь камергера.Слава Богу, удержалась и дальше про моль не процитировала.— Откуда у вас мой телефон, барышня? — заскрипел он.Сказать «от верблюда» было бы перебором.— От Лизы, одной убиенной дамы. Она просила, стрясись с ней нечто дурное, связаться с вами.— Вы, вероятно, шутите? Или путаете. У меня нет знакомых женщин с таким именем.Что же ты так завибрировал голосовым аппаратом, зайчик?— Лишь бы вы у нее были, дорогой.— Это вы приходили в субботу к ней в редакцию?— О, да вы дока во всем. Что касается приходов-уходов.— Я встречусь с вами, фокусница, — прохрипел он.Вот так, Петрович, не все мне попытки немного высказаться вслух изображать.— В среду в речном порту, между седьмым и восьмым причалами, в девять вечера.— У вас теплоход?— У меня аллергия на дураков, дорогой.— Сколько?Если я потребую у него деньги, меня посадят. Если не потребую, он даст отбой.— Захватите с собой то, что важнее баксов.— Например?— Не будь нужды в том, чтобы вы повспоминали и подумали, я бы пригласила вас на рандеву сейчас же.— Как я вас узнаю?— Я сама, не тревожьтесь.И, выпустив пар, я понеслась, как пустеющий воздушный шар, только более целенаправленно. Жалко, что не придется поаплодировать Валентину Петровичу в среду вечером. Однако кто же до срока, до выяснения условий интересуется суммой? Я помешана на психологических детективах, но ни в одной книге, ни в одном фильме жертва шантажа сама не нарывалась на оплату. Что он замыслил? А, плевать, разрядилась и — мерси боку.Я выпила бальзама Биттнера, как мы с Измайловым называем коньяк, и засела за компьютер. Что-то вдохновение расшалилось. Придумал код для армянской прелести Вик. Мы с ним смотрели рекламу. Мы иногда смотрим конкретно ее. Дабы осознать, что для полного счастья людям надо так мало: зубной пасты, стирального порошка и чипсов с пивом. Так вот, в тех роликах пенсионеры, кто на даче, кто дома, шарахали по рюмочке бальзама. И травушки, веками врачевавшие человечество, преподносились следующим образом:— Хлопну бальзамчику, ничего не болит, и такая радость на сердце…— Дерну биттнеровского, и жить хочется, смеяться, петь, бежать куда-нибудь, делать что-то…— Поль, ты знаешь, почем бальзам? — заколдобило Вика.— Дорого.— Дороже водки?— Учитывая объем, раза в три.— Значит, это дерьмовый коньяк.— В смысле?— Ты проникнись симптомами: немотивированные положительные эмоции, двигательная активность вплоть до тяги к участию в художественной самодеятельности… Поль, я сгоняю за «Пшеничной»? И буду балдеть от того, что купил средство одинакового действия со всемирно почитаемым лекарством за бросовую цену.— Вик, давай не будем воспринимать рекламу как руководство к поспешным действиям.— Бальзаму хочешь, детка? — содрогнулся Вик, нервозно отслеживающий мои прихоти.— Я знаю, кто твой первый враг, в субботний вечер очень вкусен коньяк, — пропела я.— Это уж Макаревич, а не Биттнер. Его рекомендации нам, не ведающим о наличии у человека печени, но ведающим о наличии аналога души, подходят, — согласился Вик.Он унесся в магазин, а я аж допела песню. Кто бы мог предположить во мне наличие слуха? Меня из музыкальной школы отчислили за неимением оного еще в десять лет. Они погорячились. Вик же признал в моем завывании рифмы и ноты. Или уж очень ему приспичило выпить? Нет, Измайлов не алкоголик. Значит, я певица. Когда, шандарахнув коньяка, я вложила смесь не аналога, а натуральной своей души с углекислым газом из легких в исполнение шедевра «Окрасился месяц багрянцем», Измайлов беззвучно плакал. Я поняла, что вынести это можно только любя. Боготворя. В общем, больше я не пою.
Вик был серым, как будни без прибылей, концертов, спектаклей, вернисажей, секса и спиртного. На предложение закурить он отреагировал имитацией рвотного рефлекса. На предложение поесть повторением имитации. Получалось, высмолил не менее двух пачек сигарет на пустой желудок. Его реанимировать пора было.— Измайлов, я горю желанием пересказать тебе редакционные байки.— Остынь, Поля. Когда я уходил утром, у меня было одно дело. Все так ловко вязалось: кто-то из денежных мешков интересовался людьми, разливающими в пластиковые бутыли воду. Бизнесмены дали лишнюю информацию в газету, и женщин, творящих им рекламу, начали прижимать к ногтю. С одной перетрудились, принялись за вторую. Заодно нейтрализовали моего лучшего сыскаря, Борю Юрьева.— Вик, я не вторая, я Полина, окстись.— Окщусь, окстюсь, мне не важно. Твой муж, милая, мог бы для приличия быть совладельцем газеты или вложиться в водяную скважину. Но он не удосужился этого сделать. Следовательно, ни при чем.— Мой бывший муж, Вик.— А я кто?— Тебя я люблю.— Я тебя тоже.Попробовал бы ты, титан мысли, чувства и сыска, сказать, что «это не важно».— Туда, куда Макар телят не гонял, ее мужа, да? Они убивали директора фирмы, пытались что-то выведать. Убили. Судя по времени, напрасно. Потому что организовали охоту на мою девочку. Когда на чужих охотятся, я по долгу службы на дыбы встаю. А когда на мою?— Вик, не бушуй, твоя девочка десяти шизанутых мальчиков стоит. Я тебе душ раскочегарила. Идем, родной.— Не отнесешь под струю?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73