— Обязательно передам, — кивнул головой продавец.

Богдан Пасюк аккуратно вел свой золотистый «шевроле-камаро» в плотном потоке иномарок и отечественных машин. Он не пытался, подобно большинству новых русских, продемонстрировать окружающим крутизну своей тачки, и спокойно реагировал на то, что патриотично настроенные владельцы проржавевших «Жигулей», натужено хрипя моторами, время от времени обгоняли его, издевательски сигналя и наслаждаясь восхитительным ощущением того, что на своем отечественном металлоломе они «сделали» этого богатенького фраера.
Богдан вообще не нуждался в том, чтобы что-то кому-то доказывать. Он чувствовал себя настолько самодостаточным и отделенным от остальной человеческой массы, что иногда казался себе кем-то вроде инопланетянина, затерявшегося в орущей, страдающей, смеющейся, пылающей ненавистью или страстью толпе чуждых ему существ.
Мысли Пасюка вновь и вновь возвращались к разговору с Психозом.
«Даю тебе два дня», — сказал синяевский авторитет.
Если за два дня он не убедит Марину оставить его в покое, Психоз уберет ее. Проблема заключалась в том, что Богдан понятия не имел, как подступиться к обезумевшей Маруське.
«А может, оставить все, как есть? — тоскливо подумал он. — С чего вдруг я так забочусь о ней? Я даже не узнал ее, когда увидел. Эта совсем не та женщина, с которой я когда-то был близок. Она стала страшной как смертный грех, да и характер у нее оказался в точности таким, как я и предполагал.
Вместо того чтобы приспосабливаться к миру, такие люди, как Маруська, пытаются изменить и его, и окружающих людей, вгоняя их в рамки своих абсурдных представлений. Выигрывая, они становятся диктаторами, а, проигрывая, они ломаются. Для них не существует такого понятия, как компромисс. К сожалению, с этой женщиной невозможно договориться. Ей невозможно что-либо объяснить, потому что она способна слышать только себя.
Пятнадцать лет назад я исчез, полагая, что так будет лучше для нас обоих, что Марина забудет меня, но, к сожалению, она меня не забыла. Я должен был предвидеть, что ее любовь перерастет в одержимость. Если бы я повел себя иначе, возможно, мы оба не оказались бы сейчас в этой идиотской ситуации».
Богдан вздохнул и с раздражением взъерошил волосы рукой. Как и пятнадцать лет назад, Маруська поставила его перед тяжелой моральной дилеммой.
«Если я ничего не предприму, ее убьют, — думал Пасюк. — Ну и что с того? Каждый день в этом мире умирают тысячи людей. Просто еще один мотылек сгорит в пламени свечи так же, как когда-либо сгорю и я. Так не лучше ли оставить все как есть?»
Богдан считал себя непревзойденным мастером лжи. Вот уже много лет он вел одному ему понятные игры с сильными мира сего, с банкирами и членами правительств, со спецслужбами разных стран и с могущественными мафиозными группировками. Но чем искуснее он лгал другим, тем яснее понимал одну простую истину: ни в коем случае нельзя обманывать самого себя. Несмотря на все свои логические рассуждения, в глубине души Пасюк прекрасно понимал, почему он не может оставить все как есть. Эта растолстевшая, вздорная и никому не нужная баба-мент была единственной женщиной на свете, которую он когда-то любил.
Аккуратно припарковав машину у кромки тротуара, Богдан вынул из кармана сотовый телефон и стал набирать номер Марины, с удивлением чувствуя, как сильно у него забилось сердце. Он не вспоминал о своей юношеской любви почти пятнадцать лет, вернее не позволял себе о ней вспоминать. Воспоминания могли заставить его усомниться в правильности принятого когда-то решения. Прошлое все равно нельзя было изменить. Так стоило ли терзать себя сомнениями и сожалениями?
Сейчас логичность и ясность мысли, которыми Богдан так гордился, подводили его. На мгновение ему даже показалось, что время повернуло вспять, что можно было переиграть прошлое, все исправить и вернуть. Он не должен был просить врача скрыть от Марины его визит. Надо было остаться в больнице рядом с ней, дождаться, пока Маруська придет в себя, все объяснить. Хотя бы попытаться. Возможно, она бы поняла, а если бы и не поняла, то хотя бы простила.
Если бы он тогда не поступил, как трус, возможно, сейчас Маруська была бы совсем другой, красивой, уверенной в себе, счастливой женщиной. Она могла выйти замуж за хорошего человека, родить детей, осуществить все свои мечты. В том, что этого не произошло, есть доля и его вины.
Сжимая в потеющей от волнения ладони телефонную трубку, Пасюк, к своему удивлению, чувствовал себя так же, как пятнадцать лет назад, когда, сидя в отделении реанимации у больничной койки, он держал за руку спящую после промывания желудка Марину.
Трубка выдала несколько длинных гудков, а затем с пленки автоответчика зазвучал жесткий и безжизненный голос женщины, которую он когда-то любил.
«Даже хорошо, что это автоответчик», — с трусливым облегчением подумал Богдан.
— Маруська, — произнес он предательски дрогнувшим голосом, и растерянно замолчал, не зная, что сказать.
«Так нельзя, — мысленно одернул себя Пасюк. — Так будет только хуже».
— Маруська, это я. Я понимаю, что не имею права ни о чем тебя просить, но, ради всего святого, ради того, что когда-то было между нами, перестань меня разыскивать. Сегодня я уезжаю из страны и скорее всего больше никогда сюда не вернусь. Поверь, я забочусь о тебе, а не о себе. Я…
В трубке раздались гудки, означающие, что минута, отпущенная для записи сообщения, истекла.
— Проклятье, — выругался Пасюк, в бессильной ярости откидывая голову на обтянутую желтой кожей спинку сиденья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101