Он продолжал с полной невозмутимостью:— Тогда это мог быть кто угодно.— Вам не кажется странным, чтобы кто угодно позвонил и назвался Пальмоном Харальдом Хультом?— Я хотел сказать, что это мог быть другой человек, не Хульт.— Кто же тогда?«Вопрос по существу», — подумал Мартин Бек и сказал:— А вы могли определить по голосу, молодой это человек или старый?— Нет.— А описать его голос?— Ну, он был очень отчетливый. И звучал резко.Точная характеристика Хультова голоса. Отчетливый и резкий. Но ведь множество полицейских разговаривает таким голосом, и прежде всего те, у кого за плечами военная служба. Да и не только полицейские.— А не проще ли вам расспросить самого Хульта? — поинтересовалась женщина.Мартин Бек воздержался от ответа. Он решил копнуть глубже.— Быть полицейским прежде всего означает иметь кучу врагов.— Да, вы уже это сказали при втором разговоре. Кстати, господин комиссар, вы сознаете, что это уже наш пятый разговор менее чем за двенадцать часов?— Очень сожалею. Вы сказали тогда, будто не знаете, что у вашего мужа были враги.— Сказала.— Но вы хоть знали, что у вашего мужа были неприятности по службе?Ему послышался в трубке короткий смешок.— А теперь я не понимаю, о чем вы.Да, она действительно смеялась.— Я о том, — сказал Мартин Бек без всяких околичностей, — что очень многие считали вашего мужа плохим полицейским, который не справлялся со своими обязанностями.Фраза сработала. Разговор снова принял серьезное направление.— Вы шутите, господин комиссар?— Отнюдь, — примирительно сказал Мартин Бек. — Я не шучу. На вашего мужа поступало много жалоб.— За что?— За жестокость.Она торопливо перевела дух и сказала:— Это абсолютная нелепица. Вы, должно быть, спутали его с кем-нибудь.— Не думаю.— Но Стиг был самым мягкосердечным из всех людей, каких я когда-либо встречала. К примеру, мы всегда держали собаку. Вернее, четырех собак, по очереди. Стиг очень их любил, относился к ним с бесконечным терпением, даже когда они еще не умели проситься на улицу. Он мог неделями возиться с ними и никогда не раздражался.— Так, так.— И ни разу в жизни он не позволил себе ударить ребенка. Даже когда они были маленькие.Мартин Бек частенько себе это позволял, особенно когда они были маленькие.— Значит, никаких неприятностей по службе у него быть не могло?— Нет. Я уже сказала вам, что он почти никогда не говорил с нами о своей работе. Но я просто-напросто не верю в эти россказни. Вы, наверное, ошиблись.— Но ведь были у него какие-то взгляды? Хотя бы на самые общие вопросы?— Да, он считал, что общество с точки зрения морали близко к гибели, ибо у нас неудачный режим.За такой взгляд человека едва ли можно было осуждать. Одна беда: Стиг Нюман принадлежал к тому меньшинству, которое располагало должной властью, чтобы сделать положение еще хуже при удобном случае.— Вы еще о чем-нибудь хотели спросить? — поинтересовалась Анна Нюман. — А то у меня довольно много хлопот.— Нет, во всяком случае, не сейчас. Я очень сожалею, что мне пришлось вас побеспокоить.— Ах, не о чем говорить.В голосе ее не было убежденности.— Но нам все-таки придется попросить вас идентифицировать голос.— Голос Хульта?— Да. Как вы думаете, удастся вам его узнать?— Вполне возможно. До свиданья.— До свиданья.Мартин Бек отодвинул аппарат. Стрёмгрен приволок еще какую-то бумагу. Рённ стоял у окна и глядел на улицу, очки у него съехали на кончик носа.— Значит, так, — сказал Рённ спокойно. — Ценная мысль.— В каком роде войск служил Хульт? — спросил Мартин Бек.— В кавалерии, — ответил Рённ.Рай земной для новобранцев.— А Эриксон?— Он был артиллерист.Пятнадцать секунд в комнате царила полная тишина.— Ты думаешь про штык?— Да.— Я тоже.— А что ты думаешь?— Что такой штык может купить себе любой за пять монет на армейском складе излишков.Мартин Бек промолчал.Он никогда не был высокого мнения о Рённе, но ему также никогда не приходило в голову, что Рённ отвечает ему взаимностью.В дверь робко постучали.Меландер.Надо думать, единственный человек на свете, который способен стучать в собственную дверь. XX Расчет времени внушал Колльбергу беспокойство. У него было такое ощущение, будто с минуты на минуту может произойти что-то ужасное, хотя до сих пор привычное течение дел ничем не было нарушено. Труп увезли. Пол замыли. Окровавленное белье спрятали. Кровать загнали в один угол, тумбочку в другой. Все личные вещи покойного разложили по пластиковым пакетам, все пакеты собрали в один мешок. Мешок стоял в коридоре, дожидаясь, пока его заберут кому положено. Изучение места преступления было завершено, даже меловой силуэт на полу не напоминал больше о покойном Стиге Нюмане. Метод с силуэтом считался устаревшим и применялся теперь лишь в виде исключения. И сожалели об этом только фоторепортеры.От прежней обстановки в комнате остался только стул для посетителей и еще один, на котором сидел и размышлял сам Колльберг.Что сейчас делает человек, который совершил убийство? Опыт подсказывал Колльбергу, что на этот вопрос может быть множество ответов.Он и сам однажды убил человека. Как он вел себя после этого? Он долго думал, долго и основательно, несколько лет подряд, после чего сдал свой служебный пистолет вместе с правом на ношение и прочими причиндалами и заявил, что не желает больше носить оружие.Тому уже много лет. Колльберг лишь смутно помнил, что последний раз ходил с револьвером в Мутале летом шестьдесят четвертого, когда велось стяжавшее печальную известность следствие по убийству Розеанны. Случалось, правда, что наедине с собой он вспоминал этот проклятый случай. К примеру, когда он глядел на себя в зеркало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57