Хульт жил в северной оконечности острова, в одном из огромных домов, выходивших на канал Лонгсхольм. Дом стоял высоко, улица с другой стороны внезапно кончалась за последним домом и круто падала к воде.Район этот, в основном выглядевший точно так же, как и в тридцатых годах, когда его только заложили, сильно выигрывал от того, что здесь был запрещен сквозной проезд. Реймерсхольм был крохотный островок, вел туда один-единственный мост, домов здесь было немного, и все они довольно далеко отстояли друг от друга. Почти треть площади острова занимал старый спирто-водочный завод и другие не менее старые фабрики и склады. Между жилыми домами было много зеленых насаждений и даже парков, берег Лонгсхольмской бухты оставили как он есть, и естественная поросль — осины и плакучие ивы — подступала к самой воде.Первый помощник комиссара Харальд Хульт жил одиноко в двухкомнатной квартире на втором этаже. Здесь все было чисто, упорядоченно и так удачно расставлено, что квартира выглядела пустой. «Будто нежилая», — подумал про себя Мартин Бек.На вид Хульту можно было дать лет шестьдесят. Он был крупный, высокий, с массивным подбородком и пустым взглядом серых глаз.Они сели за низкий лакированный столик у окна, на столике ничего не было, на подоконнике тоже. Да и вообще во всей обстановке квартиры чувствовался явный недостаток предметов сколько-нибудь личных. Бумаг вроде бы совсем не было, даже ни единой газетенки, а три книжки, которые Мартин Бек все-таки отыскал глазами, оказались тремя томами телефонного справочника, аккуратно выставленными на стандартной полочке в передней.Мартин Бек расстегнул куртку и чуть ослабил галстук. Потом достал пачку «Флориды», коробок спичек и поискал глазами пепельницу.Хульт перехватил его взгляд и сказал:— Я не курю, и пепельницы у меня, по-моему, никогда не было.Из кухонного шкафа он принес белое блюдечко. Перед тем как сесть, спросил:— Не хочешь чего-нибудь? Я только что пил кофе, но можно сварить еще.Мартин Бек отрицательно помотал головой. Он заметил, что Хульт помешкал перед тем, как обратиться к нему. Должно быть, не знал, удобно ли говорить «ты» главе государственной комиссии. Это прежде всего доказывало, что Хульт — служака старой школы, когда чинопочитание было одной из основных заповедей. Хотя сегодня у Хульта был выходной день, он надел форменные брюки, голубую рубашку и галстук.— Ты разве не выходной?— Я почти всегда ношу форму, — ответил Хульт бесцветным голосом. — В ней я себя лучше чувствую.— А здесь хорошо, — и Мартин Бек глянул в окно.— Да, — согласился Хульт. — Наверное, ты прав. Хотя здесь тоскливо.Он положил на стол большие мясистые руки, как положил бы две дубинки, и засмотрелся на них.— Я вдовец. Жена умерла три года назад. Рак. С тех пор здесь очень тоскливо и одиноко.Хульт не курил и не пил. Навряд ли он читал книги. Газеты, пожалуй, тоже нет. Мартин Бек живо представил себе, как Хульт сидит перед телевизором, а за окном сгущается тьма.— Ты о чем хотел говорить?— Стиг Нюман умер.Реакции почти никакой. Он только бросил взгляд на посетителя и сказал:— Вот оно что.— Ты уже знаешь об этом?— Нет. Но этого следовало ожидать. Стиг болел. От него и так одни кости остались.Он снова взглянул на свои огромные кулаки, словно задумавшись над вопросом, сколько может пройти времени, прежде чем собственное тело подобным же образом подведет его. Потом он спросил:— А ты знал Стига?— Не очень близко, — ответил Мартин Бек. — Ну вот как тебя примерно.— Да, не очень. Мы ведь всего два-три раза встречались с вами. — И тут же поправился: — С тобой. — После чего без паузы продолжал: — Я всю жизнь прослужил в отделе общественного порядка. И почти не встречался с людьми из уголовной.— Но ведь Нюмана ты знал хорошо или тоже не очень?— Мы много лет работали вместе.— И что ты можешь сказать о нем?— Он был очень хороший человек.— А я слышал обратное.— От кого?— От многих.— Ну так они ошибаются. Стиг Нюман был очень хороший человек. Больше мне нечего сказать.— Так уж и нечего, — сказал Мартин Бек. — Я думал, ты мог бы дополнить картину.— Нет, не мог бы. А в чем дело-то?— Ну, ты знаешь, конечно, что очень многие его критиковали? Что были люди, которые его недолюбливали?— Нет. Ничего такого мне не известно.— Вот как? Я, например, знаю, что Нюман пользовался в своей работе несколько странными методами.— Он был хороший, — без всякого выражения повторил Хульт. — Очень дельный. Настоящий мужчина и лучший начальник, какого можно себе пожелать.— Но он любил держать людей в ежовых рукавицах.— Кто это сказал? Ясное дело, какой-нибудь тип, который теперь, когда Стиг умер, пытается очернить его память. Если о нем будут говорить плохое, знай, что это враки.— Но человек он был суровый, так ведь?— Не больше, чем требовала служба. Остальное — клевета.— А тебе известно, что на Нюмана поступало много жалоб?— Понятия не имею.— Давай уговоримся так: я знаю, что тебе это известно, ты ведь работал непосредственно под его началом.— То, что тебе говорили, неправда! Попытка очернить хорошего человека и прекрасного работника.— Есть люди, которые утверждают, что Нюман вовсе не был прекрасным работником.— Значит, они просто не знают, о чем говорят.— Но ведь ты знаешь.— Знаю. Стиг Нюман был лучший начальник из всех, которые у меня были.— Есть люди, которые утверждают, что и ты не особенно хороший полицейский.— Вполне возможно. Хоть у меня за всю службу нет ни одного замечания, с этим я спорить не стану. А вот забрасывать грязью Нюмана — совсем другое дело. Если кто-нибудь вздумает хаять его в моем присутствии, тогда я…— Что тогда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57