К такой пропасти и приблизился Хэнзард этим утром. Но затем он не выдержал и отступил. Лишь один раз в своей жизни, давным-давно и в другой стране, он переступил этот порог и позволил себе увидеть, что лежит за ним. Так что на этот раз он мог заранее понять, чем ему вновь угрожает подобный момент. Симптомы были слишком знакомы ему: его охватил знобкий холодок, ощущение пустоты, идущее откуда-то из живота, постепенно заполонило все тело, мысли, подобно звуку пластинки, поставленной не по центру проигрывателя, пробегали в мозгу в каком-то изуродованном темпе, слишком быстро и в то же время слишком медленно. Он видел, что его разум не сможет долго выдерживать такое напряжение — и потому сопротивлялся нахлынувшим ощущениям.
Не так это просто — противиться собственным мыслям. Мы обычно беспомощны перед своими эмоциями, словно перед лицом олимпийских богов. Отвернуться от них почти невозможно, даже ужас с головой Медузы Горгоны обладает притягательной силой, хоть мы и не желаем признавать это и капитулируем перед ним, стыдливо отводя глаза и притворяясь, будто это происходит помимо вашего желания.
Тот же читатель, который выражал недовольство быстротой реакции Хэнзарда перед лицом реальной опасности, теперь может решить, что борьба Хэнзарда со своим “Я” не представляет особой ценности. Ну так пусть этот читатель не сомневается, что подобная угроза вполне реальна. Если бы Хэнзард поддался охватившим его чувствам, если бы он, впав в солипсизм, позволил себе поверить, что реальный мир уже не столь реален, как прежде, у нас был бы другой рассказ, значительно короче и печальнее, чем этот, либо нам пришлось бы найти для него другого героя.
Но, что ни говори, не подлежит сомнению, что здоровый человек может без особых последствий вынести несколько часов сверхъестественного ужаса. В конце концов, страх известного сильнее, чем боязнь неведомого. Хэнзард понял это, когда ближе к вечеру осознал, что тянущее ощущение пустоты в желудке — не столько симптом психического заболевания, сколько чувство голода. Он самым прозаическим образом хотел есть. Но еще хуже чувства голода была жажда.
Он видел людей, сидящих в ресторанах, однако их пища, как и все, принадлежавшее реальному миру, проскальзывала сквозь его пальцы. Он не мог повернуть водопроводный кран, не мог поднять стакана, а если бы и мог — это не дало бы ему ничего, так как вода реального мира была для него так же неощутима, как и прочие предметы. Хэнзард залез в уличный фонтан, и каскады воды протекали сквозь его тело, ничуть не смачивая одежду и не утоляя жажды. Похоже было, что его пребывание в призрачном мире продлится немногим дольше, чем длится сон. Как долго можно обходиться без пищи и воды? Три дня? Четыре?
Но как же тогда Уорсоу и остальные — там, в лагере Джексон? Судя подлине их бород, они старожилы призрачного мира и, значит, вполне разумно предположить, что где-то в городе есть призрачная пища и призрачная вода. Надо только их найти.
Если верна его утренняя теория относительно причины трансформаций, то может существовать единственный источник пищи, которую едят Уорсоу и Ко. Таким источником может быть только передатчик. По логике вещей, единственной пищей, пригодной для призрака, будет “призрак” пищи, так же, как “призрак” воды окажется для него единственной пригодной водой.
Кстати, не относится ли то же самое и к воздуху? Дышит ли Хэнзард тем же воздухом, что и обычные люди, или ему необходим особый, “призрачный” воздух? Если верно последнее, то становится понятной странная тишина, царящая в призрачном мире. Хэнзард слышал только те звуки, которые производил он сам, а обитатели реального мира, в свою очередь, не слышали его. Значит, воздух, разносящий звуковые волны, производимые Хэнзардом, был средой, отличной от воздуха реального мира.
Эти догадки можно было легко подтвердить или опровергнуть. Передатчик, снабжавший марсианский лагерь воздухом и водой, был расположен под куполом совсем рядом с лагерем Джексон.
Имитация дневного света под куполом постепенно менялась от сумерек к ночной темноте. Хэнзард шагал по хрупкому насту тротуара, возвращаясь к лагерю Джексон. Порой носки его ботинок проваливались сквозь непрочную пленку асфальта. От форменного кителя Хэнзард избавился, засунув его вместе с “дипломатом” в толщу мемориала Линкольна, где, как полагал Хэнзард, совершенно секретное послание могло храниться сколь угодно долго. Он ослабил узел галстука и расстегнул ворот рубашки, хотя ему было крайне неловко делать это. Зато теперь только офицерские лампасы на брюках отличали его от обычного штатского из реального мира. Во всяком случае, ему очень хотелось в это верить. Через час после того, как фальшивый день окончательно угас, Хэнзард достиг ограды “марсианской водокачки”. Вашингтонский купол состоял из двух оболочек. Внутри был защитный экран, выстроенный в конце семидесятых. По замыслу создателей он должен был защищать город от нейтронных бомб. Если бы когда-нибудь, не дай Бог, дело дошло до практической проверки этого экрана, злосчастные жители быстро убедились бы, что пользы от него ровно столько же, сколько и от защитной магической пентаграммы, начерченной жиром висельника. Символ этот вызывает невольное почтение, но полностью лишен практического смысла. Однако, в отличие от пентаграммы, куполу все-таки нашлось применение. Оказалось, что он может поддерживать другой, внешний купол, нечто вроде пластиковой скорлупы, защищающей город от капризов погоды. Вскоре была разработана новая технология, купола стали нести на себе комплексы вентиляционной и осветительной систем, и города один за другим спрятались под крышу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50