«Это госпожа!» – подумал он, и сердце его так громко забилось, что он смутился и поспешил отвести глаза в сторону.
– Как хорош наш Тюдзё в этот утренний час! – устраиваясь перед зеркалом, сказал госпоже министр. – Совсем дитя, а взгляните, с каким достоинством держится Впрочем, вполне вероятно, что я просто «блуждаю во мраке» (3).
Его собственное лицо – в чем он имел возможность еще раз убедиться – было все так же прекрасно и казалось неподвластным времени. Озабоченно разглядывая себя в зеркале, министр сказал:
– Встречаясь с Государыней, я неизменно ощущаю ее превосходство. Сразу и не поймешь, что именно сообщает ей такую удивительную утонченность, но в каждом ее движении столько благородства, что невольно лишаешься покоя, осознав собственную ничтожность. Причем необычайная кротость и женственность соединяются в ней с редкой твердостью духа.
Совсем уже собравшись уходить, министр вдруг обратил внимание на сидящего на галерее Тюдзё, который так глубоко задумался, что даже не заметил его. Будучи человеком проницательным, министр скорее всего догадался… Немедленно вернувшись, он сказал госпоже:
– Не мог ли Тюдзё увидеть вас во время вчерашнего переполоха? Ведь дверь была открыта…
Госпожа, покраснев, отвечала:
– Не думаю. Во всяком случае мы не слышали, чтобы кто-то проходил по галерее…
– И все-таки странно… – пробормотал министр и вышел.
В покоях Государыни министр прошел за занавеси, а Тюдзё, заметив, что у входа на галерею собрались дамы, затеял с ними шутливый разговор, но мысли, одна печальнее другой, теснились в его голове, и показался он им задумчивее обыкновенного.
Расставшись с Государыней, министр, пожелав проведать госпожу Акаси, перешел в Северные покои.
В саду он не увидел ни одного человека, сколько-нибудь похожего на служителя Домашней управы, повсюду сновали лишь бойкие служанки. Девочки, облаченные в прелестные домашние платья, поднимали поваленные ветром решетки, возле которых росли обычно столь любимые госпожой горечавки и вьюнки «утренний лик».
Сама госпожа Акаси сидела у выхода на галерею и, печально взирая вокруг, перебирала струны кото «со». Услыхав голоса передовых, она поспешно сняла с вешалки верхнее платье и набросила его на свое мягкое домашнее одеяние. Столь явное проявление почтительности не могло не растрогать Гэндзи. Присев рядом, он изволил осведомиться о том, как перенесла она бурю, и, не задерживаясь, удалился.
– Даже самый обычный
Ветер, который стонет теперь
В чаще мисканта,
Наверное, столь унылым
Кажется мне одной… -
тихонько проговорила госпожа.
Девушка из Западного флигеля, всю ночь не смыкавшая глаз от страха, поднялась позднее обыкновенного и теперь прихорашивалась перед зеркалом.
Призвав своих спутников к молчанию, министр неслышно проскользнул за занавеси. В покоях царил беспорядок, ширмы были сложены и отодвинуты в сторону, солнечные лучи беспрепятственно проникали внутрь, и в их ярком свете красота девушки казалась просто ослепительной.
Приблизившись, Гэндзи принялся расспрашивать ее о том, как провела она эту ужасную ночь, привычно пересыпая речь многозначительными намеками. Девушка была возмущена.
– Когда вы так говорите со мной, – сердито сказала она, – я начинаю жалеть, что ветер не унес и меня.
Добродушно улыбнувшись, министр ответил:
– А не кажется ли вам легкомысленным подобное желание? Впрочем, может быть, вы уже наметили, куда полетите? А не слишком ли часто вы задумываетесь над этим в последнее время? Что ж, ничего другого я и не ожидал…
Поняв, что, сама того не желая, выдала ему свои сокровенные мысли, девушка тоже улыбнулась, отчего лицо ее стало еще пленительней. Сквозь ниспадающие волосы видны были щеки – округлые и румяные, словно «китайские фонарики». Улыбающиеся глаза сияли, пожалуй, слишком ярко, и это несколько умаляло благородство ее черт, но во всем остальном она была совершенна.
Пока министр беседовал с девушкой, Тюдзё, давно уже желавший увидеть ее лицо, тихонько приподнял занавеси и заглянул внутрь. За занавесями, отделявшими внутренние покои от передних, стоял еще и переносной занавес, но он оказался небрежно сдвинутым в сторону. Все, что могло помешать взору, было убрано, и покои просматривались насквозь.
То, что он увидел, поразило его крайне. Разумеется, девушка была дочерью министра, но какой отец позволил бы себе так нежно прижимать к груди совсем уже взрослую дочь? Удивление Тюдзё было столь велико, что он смотрел не отрываясь, пренебрегая опасностью быть замеченным.
Девушка сидела за столбом боком к нему, и, когда министр притянул ее к себе, волосы тяжелой волной упали ей на лицо. Она явно тяготилась его близостью, но даже не пыталась сопротивляться. Очевидно, такие отношения были для них совершенно привычны.
«Невероятно! – подумал юноша, смущенный увиденным. – Как это понимать? Остается предположить, что отец, не оставляющий без внимания ни одной женщины, не смог устоять и перед собственной дочерью, тем более что она с раннего детства воспитывалась вдали от него. Пожалуй, только такое объяснение и возможно. И все же как это неприятно!»
Ему невольно подумалось, что скорее он сам мог бы поддаться соблазну: ведь хотя девушка и считалась его сестрой, они не были единоутробными, да и выросли розно. Конечно, ей было далеко до госпожи, которой красота так поразила его вчера, но по-своему и она была очень привлекательна. Никто не удержался бы от улыбки, на нее глядя. Словом, госпожа имела в ее лице вполне достойную соперницу. Красота девушки из Западного флигеля вызывала в памяти вечерние сумерки, когда роса озаряет своим блеском пышные соцветия керрий…
Да, именно такое сравнение пришло в голову Тюдзё, даром что оно не соответствовало времени года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114